Откуда известно, что сняла? Ха! Еще как известно! Сунула каблук в щель люка и застряла.

Конечно, сразу налетела куча самцов, а как же! И Речицкий в первых рядах. По наводке Яника Реброва? Нет. Ему незачем, Речицкий и так подкидывает на хлеб с маслом.

Как это сейчас говорят? Башляет! Во-во, башляет, не отказывает другу детства. Хотя… не факт, что так будет продолжаться вечно. С другой стороны, Речицкого подобной компрой не убьешь.

«Допускаю, – рассуждал Монах, – что она понятия не имела про видеокамеру».

О ней знал только тот, кто ее установил, то есть предположительно Яник Ребров. С Речицким налицо слепой случай. Встрял в историю, что называется. Похоже, камера была спрятана на комоде со стороны изножья кровати – малюсенькая такая видеокамерка.

Он вспомнил спальню Кости и Муси, которая восемь лет назад была спальней девушки не то Ляли, не то Лиды, куда она приводила мужчин по просьбе того же Яника. И куда она привела Речицкого… на свою голову. Как-то так.

Это сцена номер один.

Монах загнул мизинец на левой руке.

Переходим к сцене номер два.

Ночь, красивая девушка, шампанское, агрессивный секс, драка, пощечина и… провал.

Он загнул безымянный палец.

Сцена номер три.

Раннее утро. Герой очнулся, увидел и ошалел. Пришел в себя и бросился собирать барахло. Собрал и выскочил из проклятой квартиры. Опомнился только в каком-то сквере, упал на скамейку и стал звонить другу Янику. Потрясенный Яник бросился зачищать следы существования Ляли, да и свои собственные.

Загибаем средний палец.

«Отсюда поподробнее, – остановил себя Монах. – Мы исходим из того, что камеру установил Яник. А если не он? Тогда он должен был засветиться на записи, когда… зачищал. Но не засветился. Кстати, почему? Потому что сразу выключил ее. Если не он, то как она попала ему в руки? Он. Не будем множить сущности без крайней необходимости и допустим, что самое простое решение самое верное. Значит, он».

Теперь плавно переходим к сцене четыре.

Монах загнул указательный палец.

Значит, так: Ребров проник в квартиру, выключил камеру и занялся зачисткой. Дождался темноты и вывез тело… Куда? Вряд ли мы когда-нибудь узнаем. Разве что он написал об этом в своем дневнике. Но опять-таки вряд ли.

Занавес.

Монах полюбовался на загнутые пальцы и оттопыренный большой и спросил себя: а что теперь?

Рыдаев говорил, заявлений о пропаже молодых девушек на тот момент не поступало. Это значит, что никто ее не искал. Да и кто бы заявил? Мама Юрика? Некому было заявлять. Девушка из другого города, студентка, снимала квартиру неофициально, расплатилась и уехала.

Где она могла учиться? Пока нет фотки, вопрос повисает в воздухе.

Яник… Ох уж этот Яник, задушевный дружбан Речицкого, таивший с какой-то целью камень за пазухой. Тоже неординарная личность, гибкий, бессовестный и… как это сказал о нем Леша Добродеев? Наглый.

Наглый, бессовестный, гибкий, такой проскользнет между капельками. Для которого скандалы хорошая реклама. Шантажист. Манипулятор. Бабник. Три дня пролежал в кровавой ванне с перерезанными венами.

Самоубийство? Судя по сложному способу убийства, скорее, да, чем нет. Исходя из образа жизни и количества потерпевших – скорее, нет, чем да.

Значит, убийство. Причем убийца человек творческий. Он не просто устранил шантажиста, он ненавидел его и мстил, устраивая шоу. Кровавая ванна вместо кирпича по голове! Было между ними что-то, чего мы, скорее всего, никогда не узнаем. Если убийца нам не расскажет, конечно.

Интересно было бы взглянуть на место, где он жил и расслаблялся. Хоть какое-то движение. Добродеев, конечно, поднимет крик, но в конце концов согласится. Он авантюрист в душе, покричит для успокоения совести, а потом всегда соглашается.

Как и ожидалось, Добродеев поднял крик. Поставил торбу с пивом на стол и завелся. Пухлые щеки дрожат, влажные пряди свесились на лоб, руками размахивает. Даже петуха дает от крика.

– Ни за что! Никогда! Забудь! Ты же обещал! А если поймают? Ты понимаешь, что речь идет об убийстве? Там все опечатано! Там пост под дверью. Охрана! О чем ты? Я пас!

Монах молчал, почесывая бороду.

Добродеев выкричался и спросил спокойно, как будто его выключили:

– На хрен?

– Хочу посмотреть, Леша. Может, сверкнет что-нибудь. Они ведь в тупике, как всегда. Неужели не хочешь попробовать? Вставить фитиля майору? За игнор! Сколько раз ты ему звонил? И все без толку. А мы с краюшку тихонечко одним глазком посмотрим… Вдруг осенит. У меня чутье как у собаки, Лео, ты же знаешь. Если ты пас, пойду один.

– А если застукают? – спросил Добродеев почти мирно.

Монах пожал плечами.

– Когда?

– Прямо сейчас, – твердо сказал Монах. – Чем раньше, тем лучше. Все уселись перед ящиками, убивай – не почувствуют и не заметят. Самое хорошее время для всяких злодейств. Время не терпит, Лео. Мы должны погрузиться в глубины.

– Почему это оно не терпит? Мы куда-то опаздываем? Надо хорошенько подготовиться, все взвесить… – Добродеев явно тянул время, ему страшно не хотелось лезть в ловушку. – Можно завтра. Какие глубины?

– Глуби́ны жизни Яника. Все в жизни закономерно, согласен? Жилище человека отражает его внутренний мир. У меня душа горит, Лео. Еще одной ночи в неизвестности я не переживу. Какая подготовка? Возьмем фонарики, инструменты…

– Какие еще инструменты? Пилку для ногтей?

– Ну… у каждого свои производственные секреты, Лео. Дверь беру на себя.

– Я тут пиво принес, – вспомнил Добродеев. – Митрич упаковал свои фирмовые, целый пакет.

– После рейда. Пока закинь в холодильник.

– Может не получиться…

– Не надо быть таким пессимистом! Отстреляемся и выпьем. Заодно обсудим… нарытое. Я уверен, в процессе осмотра жилища появятся идеи.

Улица Пятницкая, дом четыре, квартира одиннадцать. Центр города, последние дома сталинской застройки.

– Хорошо, что дом старый, без наворотов. Нормальная металлическая дверь, нормальный пульт. Странно, конечно, люди состоятельные…

– У них во дворе полицейские гаражи с охраной, а на первом этаже центральный банк, тоже с охраной. Они могут вообще двери не запирать. Кстати, на первом этаже со стороны улицы его же культурный фонд.