– В этом же здании? Удобно. Туда бы тоже наведаться…

– Туда я не пойду, на улице полно народу и фонари. Точно вызовут полицию. Давай скорее!

– Прошу! – Монах отступил и дернул за ручку входной двери. – За мной, Лео! Какой у него этаж?

Они вошли в полутемный коридор. Через длинное стрельчатое окно падал сумеречный свет. Под потолком горела неяркая лампочка в матовом плафоне.

– Третий, кажется. Лифта, конечно, нет!

– Нам торопиться, некуда. Номер квартиры?

– Одиннадцать.

Они взобрались на третий этаж, причем едва плелись, напоминая похоронную процессию – из-за ноги Монаха. Тот шел впереди, Добродеев замыкающим.

Журналист весь измаялся и готов был нести Монаха на руках. Он что-то бормотал и слегка подталкивал соучастника в спину.

Наконец они добрались до третьего этажа и стали перед нужной дверью. Она была опечатана.

– Ну? – прошипел Добродеев. – Быстрее!

– Дай отдышаться, Лео! Моя нога протестует против третьего этажа. Инструмент у тебя? Как они только живут без лифта!

– Какой еще инструмент! – шепотом закричал Добродеев. – Все у тебя!

– Точно! – Монах хлопнул себя ладошкой по лбу.

Он вытащил из кармана резиновые перчатки, протянул пару Добродееву. Натянул перчатки и осторожно снял с двери бумажную полоску с лиловыми печатями, после чего вставил ключ в замочную скважину и провернул без малейшего скрипа.

Дверь подалась.

– Откуда у тебя ключ? – обалдел Добродеев.

– Это не ключ, Лео, это мастер-ключ, или попросту отмычка. Подарок одного рецидивиста. Идешь?

Он шагнул в темную прихожую первым. Добродеев поспешил следом.

Дверь с мягким металлическим щелчком захлопнулась за ними, и они оказались в кромешной темноте.

У Добродеева возникло видение захлопнувшейся клетки, и он сглотнул невольно.

– Фонарик! – скомандовал Монах. – Или лучше свет?

– Какой к черту свет! Даже не думай. На! – Добродеев ткнул ему в руку фонарик. – Иди вперед! Направо гостиная, потом кабинет, за поворотом кухня, налево две спальни и ванная.

– Бывал здесь?

– Приходилось… – туманно ответил Добродеев.

Они вошли в гостиную, большую комнату с лепниной на потолке. Здесь было достаточно светло – окна были не зашторены. Монах выключил фонарик.

Они стояли на пороге и озирались. Массивная мебель светлого палевого дерева, обилие серебра и хрусталя в серванте, плазма во всю стену, кожаный диван и два кресла благородного шоколадного цвета, темно-красный ковер на полу.

– Неплохо жил, – заметил Добродеев. – Что за дерево?

– Ясень. О, здесь бар! – Монах ткнул рукой в старинный шкафчик с пасторальной сценой на открытой дверце. Внутри стояли разнокалиберные бутылки и хрустальные стаканы. – Давно о таком мечтаю.

– Смотри, картины! Целая стена в картинах. Полтора десятка, не меньше.

Монах снова включил фонарик; луч скользнул по картинам в разнокалиберных рамах.

– Наши местные художники! – сказал Добродеев. – Я когда-то делал репортаж, брал у них интервью. Это Валентина Павленко, цветы и фрукты, у меня тоже есть ее анютины глазки. Как живые. Это Лена Сачкова, крыши Праги, набережная Влтавы. Это наша прима-балерина Наташа Тимофеева, городской пейзаж. Торчит на желтом и синем. Это первые ее работы, штучные, а последние уже неинтересны, конвейер, сюжет тот же, только цвет меняет. Даже неловко, хорошая художница! Ее «Город в дождь» я видел в четырех колерах. Хотел купить, а потом плюнул. А это снег и солнце, Гриша Натальский. Река, пешеходный мост, луг… Этих не знаю. Артур не знает про коллекцию, обзавидовался бы.

– Это сколько же они стоят? – спросил Монах.

– Не очень дорого, это же не Марк Риттер.

– Да уж… Пошли, я хочу увидеть место преступления. Ты сказал, налево?

Они остановились на пороге большой ванной комнаты.

Монах включил свет и погасил фонарик. Здесь уже не было ни крови на полу, ни кровавой воды в ванне, ни бутылки из-под виски. Пусто, безлико.

– А кто наследник? – спросил Монах. – У него есть родные? Надо спросить Рыдаева насчет завещания.

– Понятия не имею. – Добродеев раскрыл зеркальный шкафчик. – Смотри, тут целая парфюмерная фабрика!

Некоторое время они молча рассматривали десятки флаконов и тюбиков.

– Это не самоубийство, – сказал Добродеев. – Человек с таким количеством косметики не кончает с собой. Он слишком себя любит. Его убили, Христофорыч.

Монах кивнул.

– Давай в кабинет. Веди, Лео, я чего-то совсем запутался в этих хоромах.

Кабинет Яника был невелик. Темно-красный письменный стол, застекленные книжные шкафы во всю стену, небольшой кожаный диванчик.

Монах потащил из-за диванчика большую папку с рисунками, наскоро пролистал.

– Там еще картины, – сказал Добродеев. – Тайник?

– За диваном? Нет. Просто выбросить жалко, да и стен свободных не осталось.

Добродеев стал одну за другой вытаскивать картины.

– Ты прав, Христофорыч, я бы такое тоже не повесил. Зачем же он их купил?

– Может, подарки. Мне Анжелика подарила статую старика, в кладовке стоит. Жорик сказал, что им подарила соседка, а той еще кто-то. Всяко бывает. Помнишь, у одного одесского юмориста в рассказе фигурировала статуя римского воина, сушащего портянки? Это примерно из той же оперы.

– Не помню. А вот эта очень приличная… Правда, без рамы. Почему здесь? Может, с дефектом?

– Ну-ка! – Монах взял картину у него из рук, присмотрелся.

– Что-то заметил? – спросил Добродеев, заглядывая ему через плечо.

– Ничего не вижу, нормальная картина. По-моему, она раньше была в рамке, тут следы… Очень интересно! Ну-ка…

Он вышел из кабинета и вернулся в гостиную, держа в обеих руках найденную картину.

– Включи свет! – скомандовал. – На пять минут! Никто не заметит.

Монах стоял перед стеной с картинами, внимательно их рассматривая. Почти ткнулся носом. И вдруг сказал:

– Помнишь, в рассказе Честертона у монаха спросили, где можно спрятать лист? Он ответил: «Среди листьев». А бумагу? Среди бумаг. А мертвое тело? Среди мертвых тел… Помнишь?

– Помню. Ну и?..

– А где можно спрятать картину, Лео?

– В смысле?

– В прямом. Исходя из приведенного логического ряда, где можно спрятать картину?

– Среди картин?

– Среди картин. Смотри! – Монах ткнул пальцем в одну из картин такого же размера, как и та, что была в его руке.