– Еще бы! Он думал, никто ничего не узнает, восемь лет все-таки. А тут оказалось, что запись сделал и хранил с какой-то целью его лучший друг Ребров, что это была квартира, куда девушки приводили мужчин, и камера там тоже работа Реброва. Ежу понятно, в случае чего, он бы ее предъявил и… сам понимаешь. По-моему, сильный мотив. А может, действительно предъявил или намекнул.

– Речицкий не знал про запись, – сказал Монах. – Ребров помог ему избавиться от трупа. Он сам замешан по уши. Не думаю, что он стал бы шантажировать. Они были в одной связке. Мы даже не знаем, кто установил камеру. Да-да, ищи, кому выгодно, – сказал Монах, видя, что Добродеев собирается возразить. – Скорее всего, Ребров, на девяносто девять процентов Ребров, но свидетелей-то нет! И потом, ну, записал он своего приятеля, ну и что? Быль молодцу – не укор, Речицкого таким не запугаешь. Наоборот, только рад будет засветиться. Ребров не мог ожидать, что произойдет убийство. Ему бы уничтожить запись, так как это улика против него тоже, но он решил придержать ее… на всякий случай. Что было идиотским решением.

– Ты думаешь Речицкий не знал про запись? Может, и не знал. А может, знал. Сейчас это не важно, доказать ничего невозможно. Допустим, Яник попросил у него денег, а тот отказал, и тогда Яник показал ему кино… Или нет! – Добродеев рассуждал увлеченно. – Он стал шантажировать его тайно, надеясь, что Речицкий заплатит. Ты же понимаешь, что все жертвы клали деньги в условленное место, а не передавали из рук в руки. Они даже не знали, кто их шантажирует. Это элементарно.

– Ага, все знают, криминальное кино смотрят. Речицкого не шантажировали, Лео. А если бы даже и шантажировали, то, по твоим словам, он не знал, кто, а потому ему незачем было убивать Реброва. Ему бы не пришло в голову, что замешан его друг. Не думаю, что Ребров стал бы его шантажировать. Ему достаточно было время от времени напоминать о том, что он его вытащил. Я уверен, Речицкий и сам не забывал, чем ему обязан.

– Как версия! А ты не допускаешь, что он как-то узнал, кто шантажирует? Догадался! – Добродеев с горящим взором выдвигал одну версию за другой. – Допустим, принес деньги и увидел Реброва… Или отказался платить, проанализировал то, что произошло, и догадался. И устранил!

– Ты веришь, что он мог… устранить его именно так? Давай-ка смоделируем ситуацию, Лео. Ты убил женщину, тебя шантажируют, ты принимаешь решение убить шантажиста, который, как ты обнаружил, в то же время твой близкий друг. Давай, Лео, действуй, напряги фантазию. Ты спец в криминальной хронике, всякого навидался. Давай! Мне интересно, как ты проделаешь всю операцию. В деталях, пожалуйста. Представь, что я тебя шантажирую, и ты приходишь разобраться. Ты звонишь в дверь, я спрашиваю: кто. Дальше! Ну! Поехали.

– Ну, я вхожу, говорю, давай посидим, я тут принес… А он… то есть, ты, говоришь, заходи, гостем будешь. Потом мы сидим и пьем в кухне, и я, допустим, подсыпаю тебе в коньяк…

– Вроде ничего не выявлено, – сказал Монах.

– Ну, тогда коньяк и пиво… В большом количестве.

– Он пил виски, бутылка была в ванной комнате.

– Ну или виски, не суть. Он… То есть ты, пьянеешь, и я тебя…

– Что?

Добродеев задумался.

– Тебе нужно меня раздеть, налить в ванну горячей воды, дотащить меня туда и погрузить. Или принести, исходя из того, что я ничего не соображаю, упитый до положения риз и самостоятельно передвигаться не могу. Потом взять мою бритву и… Ты готов поверить, что Речицкий способен на такое?

– По-твоему, самоубийство?

– Не все так однозначно, Лео. Не знаю. Если не самоубийство, то… месседж.

– Какой месседж?

– Не знаю. Убийца зачем-то устроил спектакль, технически трудный для исполнения. Зачем так сложно? Ну-ка?

– Месть? – предположил Добродеев.

– Возможно, месть. Им двигало сильное чувство. А что ты скажешь о характере убийцы?

– Ну, какой-то… одержимый. С отклонениями. Одержимый идеей мести!

– Именно! Сильное чувство. Ему мало убить, ему нужно шоу. Зрелище. Много крови! Враг захлебнулся собственной кровью, выставлен на обозрение… Даже иллюминация в квартире – шоу. Сцена. Софиты. Кроме того, Лео… – Монах замолчал.

– Что? – выдохнул Добродеев.

– На полу в прихожей нашли еще чью-то кровь. Причем, кровь не Речицкого. Одного этого достаточно, чтобы разбить обвинение Речицкого в убийстве Реброва. Как сказал мэтр Рыдаев, желающих потрогать Яника за шею было много. Даже разговор, который я случайно услышал, говорит о том, что у него были враги. Лично меня настораживает другое. Адвокат при всех его связях не мог заполучить копию записи и знает о том, что на ней, только со слов Речицкого. Почему?

– Почему? Да какая разница! Ну, увидел бы своими глазами… ну и что?

– Кроме того, Речицкий также не видел всей записи, а только куски. Ему не показали. Опять возникает вопрос: почему?

– Ну и как, по-твоему?

– Как по-моему? Запись очень низкого качества или повреждена, с провалами, иногда изображение очень темное…

– Ну и что? Куда ты клонишь?

– А подумать, Лео? Напряги серые клеточки. Ну? Никаких мыслей?

Добродеев уставился в пространство. Пауза затягивалась. Наконец он пожал плечами.

– Сдаешься? – ухмыльнулся Монах. – Речицкий не видел всей записи, Рыдаеву не показали… Ничего не светит?

Добродеев выглядел озадаченным.

– Я понимаю, Лео, сочинять легче, чем думать. По одной-единственной причине: на записи нет сцены убийства! Потому ее не хотят показывать адвокату и не показали подозреваемому.

– Тогда о чем речь? Если нет сцены убийства…

– Она предполагается. Антураж, мизансцена, то, как он судорожно собирал одежду, его собственные показания… Все за то, что он совершил убийство. Но главной сцены у них нет.

– Подожди, ты думаешь, это не он? Ты думаешь, убил ее кто-то другой? – Добродеев снова задумался. – А что… очень может быть, – пробормотал. – Допустим, вернулся ее парень… Потому и на записи ничего нет. А кто вырезал сцену убийства?

– Никто. Качество слабое, как я уже сказал, и она просто выпала, понимаешь? Случайность. Запись – косвенная улика, она имеет смысл только вкупе с показаниями самого Речицкого. А он верит, что убил. Верит! Что именно произошло, не помнит, был пьян. Помнит только, что была размолвка, она его оттолкнула, и он ее ударил. Насчет кого-то другого… черт его знает, Лео. Пока туман. Давай ввяжемся, а там посмотрим. Не будем множить сущности… пока.

– Что будем делать, Христофорыч?

– Покопаемся, Лео. Речицкий сказал, что она несколько лет ему снилась, что она зарыта где-то, как падаль… Я обещал найти ее. Пусть хоть похоронит по-человечески. Посмотрим, что удастся выудить.

– Похоже, сломался, – заметил Добродеев. – Сильный характер, драчун, скандалист – и сломался…