никогда не кончали раз за разом ночь напролет, забросают ее камнями.

Она обхватила ляжками лежащего под ней Жонаса. Пусть только попробует пошевелиться... пусть только попытается уйти. Амандина дала ему пять минут передышки, потом танец начнется снова.

А может, и минуты довольно.

Этот гад уже начинал твердеть.

Жонас обеими руками мял ее груди, грубо, без всякой нежности, как же она это любила, потом накрыл горячей ладонью ее пупок и прошептал:

— Прямо кратер. Такой хорошенький кратер нового вулкана.

Очертил пальцами плавную выпуклость ее живота. Амандина перехватила его запястье. Руками не трогать!

— Я чудовище! — простонала она. — Ненавижу это ужасное брюхо!

Жонас приподнял голову. Оглядел женщину, сидящую на нем верхом. Дидина всегда была тоненькой, как подросток.

— Тебе очень это идет... — Приподнялся, чтобы дотянуться губами до ее сосков. — Даже не вспомню, ко­гда у тебя груди были так хороши.

Ему достаточно было начать покусывать ее соски, чтобы вернуть себе боевую готовность.

— Я их ненавижу! Чувствую себя коровой!

— Дурочка! Ты красивая и сама это знаешь!

Теперь они сидели на кровати. Она прижималась к не­му, он распирал ее изнутри. Никогда еще Дидина не чувствовала этого так остро. Неужели все дело в гормонах? Прогестерон, эстрогены, вся эта фигня, из-за которой меняется тело беременной женщины?

— Лучше бы я казалась тебе уродиной, но чтобы ты меня все-таки любил. Потому что есть женщины куда красивее меня...

— Дурища!

Жонас поцеловал ее. Амандина расслабилась. У нее получалось расслабиться только в объятиях сильного мужчины. Сильного мужчины, которого могла оседлать. Она оперлась на его плечи, обвила руками его шею, начала двигаться быстрее, еще быстрее. Отдаться крутому парню, который от нее без ума. Жонас так колотился в нее, что ей казалось, будто ее тело вот-вот взорвется. Отдаться горячему парню, который хочет всех женщин на свете, но, пока длится оргазм, он будет клясться, что любит ее, только ее одну. Они дошли до края, она должна продержаться еще немного.

Жонас кончил первым, прохрипев:

— Я люблю тебя, моя Амандина. До смерти люблю. * * *

Жонас голышом расхаживал по гостиной. Амандине нравилось, что ее мужчина не спешит одеться после любви, не засыпает и не отправляется в душ, чтобы смыть ее запах. Ей нравилось, что огонь в нем еще долго не угасает.

Жонас налил себе виски.

Остановился перед приколотым к стене стихотворением «Txoria txori» — несколько строк между оторванными лоскутами обоев.

— Это ты его повесила?

— Конечно.

Амандина подошла к нему. Тоже голая. Обхватила его за талию, поцеловала в затылок, соском нарисовала у него на спине сердечко, потом встала на цыпочки, чтобы пристроить свой округлившийся живот в прогиб его поясницы, а лобок — к его заду. Крепко-крепко обняла его, и время остановилось, каждое мгновение с ним — вечность.

Она прочитала эти строки, заглядывая ему через плечо, хотя знала их наизусть — и по-французски, и по-баскски.

Если бы я подрезала ему крылья,

Он был бы моим

И не улетел бы.

Да, но тогда...

Он бы уже не был птицей,

А я любила птицу.

И Амандина тихонько повторила, приблизив губы, насколько могла дотянуться, к уху Жонаса:

— А я любила птицу.

Она снова поцеловала его, еще теснее прильнула. Она готова стоять так сколько надо, сколько он захочет.

— Вот видишь, — шепнула Амандина, — я поняла. Когда любишь птицу...

Жонас повернул к ней лицо. Их губы почти соприкасались.

— Нечего больше понимать, детка. На этот раз я останусь, клянусь тебе.

Амандина только улыбнулась, почти равнодушно.

Я останусь. Сколько раз она слышала это обещание? Она верила в него еще меньше, чем в бредни доктора Либери. Амандина постаралась говорить самым безразличным тоном:

— Нет, Жонас, не останешься... Но это неважно. Я привыкла.

Жонас медленно разжал кольцо рук Амандины, отодвинулся от нее, повернулся и провел указательным пальцем по ее животу.

— Я останусь ради него... и ради Тома. Я нужен Тому.

— Ты всегда был нужен Тому.

— Нет, я не об этом. Я сейчас нужен Тому. Из-за всех этих дел.

— Из-за того, что рассказывает Либери? Ты же не веришь в эту чушь?

— Я и не говорил, что верю. Но согласись, это странно. При ней я не подал виду, можешь на меня положиться. Но если то, что она говорит, хотя бы на одну десятую правда...

Амандина попыталась поймать взгляд его светлых глаз. Собственный взгляд она умела затуманить, и это означало «иди ко мне». Положила ладони на бедра возлюбленного.

— Эта баба свихнулась, потеряв ребенка. Ее сводит с ума то, что наш Том похож на ее сына, и возраст тот же.

Стальные глаза Жонаса оглядели комнату, но обошли Амандину.

— Ты права. Но мне кажется, все не настолько просто. Может, я и выгляжу придурком, которому лишь бы кататься на доске и на мотоцикле, но мне нужно понимать, что происходит... А здесь я не понимаю! Я поговорю с Томом. Пора ему уяснить, что у него есть отец.

Казалось, Амандина его не слушает.

— Я опять тебя хочу.

Она ласкала его, стараясь пробудить желание.

— Дидина, на этот раз хватит, я уже без сил.

Он шагнул к окну, отдернул занавеску.

Разочарованная Амандина не могла оторвать от не­го взгляда. Тонкий луч обрисовывал каждую мышцу. Неужели так будет всегда? Чем больше она его хочет, тем быстрее он ускользает. А когда она его забывает, он возвращается. И все же... а вдруг он говорит правду? Вдруг на этот раз Жонас в самом деле останется? Амандина боялась в это поверить, она и намека на мечту се­бе не позволяла, никогда ни о чем его не просила, даже после того, как они заделали второго ребенка. Нет, никакого шантажа, никто никого не берет в заложники, ни слова об этом, никогда, никогда она не стала бы его удерживать.

Она любила птицу.

А если ему захотелось свить здесь гнездо?

Она знала, что должна прогнать эту картинку из своей головы.

Кстати, вот Жонас уже не с ней. Всматривается из-за занавески в невидимую точку за окном.

— Что ты там увидел?

— Куда подевался Том?

— Наверное, опять болтается около источника.

— Нет, там его нет.

Амандина подошла к окну. Она наизусть знала двор