Кусаю руку, пряча заплаканные от боли глаза, и упрямо молчу. Пусть уже делает, что хочет, только бы поскорее, а то меня сдерживает только болезнь. Все тело, мышцы, каждая клеточка тянется к нему, как лепестки разворачиваются к солнцу, так и мне хочется к нему в объятия. Вот прямо здесь и сейчас нырнуть и не выбираться в темный, холодный мир.

Всхлипываю, стоит его рукам опустится на поясницу, чтобы плавно растереть массажное масло и размять задубевшие от напряжения мышцы.

Его руки по-настоящему волшебны. Они не причиняют боли, не давят и не принуждают, а мягко-настойчиво поглаживают поясницу, немного задевая ягодицы. Интимно задевают, но остаются в пределах разумного. Очень осторожно и нежно разминают мышцы спины и перемещаются то вверх, то вниз. Словно дразня.

Я теряюсь на несколько минут, впитывая прикосновения. Не дышу и не двигаюсь, боясь спугнуть ощущение легкости и полной расслабленности. Всепоглощающее, проникающее тепло растекается под пальцами Давида и опоясывает, заставляет неловко ерзать на месте и внезапно застонать, когда жаркие подушечки задевают чувствительные точки и пробивают мое тело словно током.

И я забываю о боли. Она растворяется, рассыпается, исчезает… Ее вымещает пламя. Меня не покидает острое желание повернуться, обнять, влипнуть в этого мужчину и представить на миг, что все может быть, что он рядом и никогда, никуда не пропадал. И не предавал.

Эти мысли немного отрезвляют, заставляют приподняться, уперев ладони в кровать, выглянуть через плечо. Давид смотрит в глаза и продолжает массаж. Не улыбается, не хмурится, просто смотрит. Будто не видит меня, а думает о чем-то другом, но его ноздри и зрачки расширяются, а брюки очевидно вздулись в одном месте.

— Прекрати, — шепчу, падая на кровать, но глаза не увожу, мне хочется видеть его таким голодным.

Аверин вздрагивает, будто его из ведра холодной водой окатили, но водить ладонями по спине не прекращает, только взгляд оживает, становится осмысленным.

— Я не могу это задавить в себе. Прости, — понимает, куда направлен мой взгляд, стискивает губы и роняет голову, руками продолжая разминать мышцы.

— Тогда зачем так мучить себя?

— Не знаю, — пожимает плечами. — Один из видов кайфа, наверное, — его пальцы смещаются на ягодицы больше, чем раньше, стаскивают одеяло, оголяя меня, но я не двигаюсь, разрешаю ладоням спуститься еще ниже, смять кожу и выдавить из себя неудержимый стон.

— Давид, — шепчу, — дети…

— Они крепко спят, а дверь я закрыл. На ключ.

По телу ползут мурашки. Я и соглашаться не могу, но и отказать не в силах. Мне хочется больше его рук. И Аверин понимает это. По частому дыханию, по стонам, что вырываются из губ без моего ведома, по мурашкам, что покрывают тело, стоит ему провести вниз максимально… Зацепить бедра, но снова уплыть вверх, на полушария. Эти разминания не сколько лечебны, сколько возбуждающи. И я это уже не контролирую.

Хотя и не позволяю себе перевернуться. Тогда погибну навеки под его синим поедающим взглядом в лоне его объятий.

Давид вдруг убирает руки. Я не шевелюсь. Он молчит. Холод медленно возвращает меня в реальность, но не успеваю очнуться от кисейных прикосновений, как Аверин осторожно, придавливая плечо и поддерживая шею, переворачивает меня на спину.

— Что ты делаешь?

— Лечу тебя, — отвечает. Его взгляд сосредоточен на моем лице, дыхание сбитое, но губы подобраны, на тяжелых скулах играют желваки, будто напряжение такое, что зубы сейчас начнут трескаться.

— Как? Вот так?

— Не доверяешь? — выгибает густую бровь.

У него получается как-то неосознанно меня подчинять, и я снова киваю. На что соглашаюсь, не представляю, особенно, если знать, что спину не особо отпустило — лишь острые прострелы ушли, а скованность и боль остались.

Давид не дожидается ответа, вытягивает меня по кровати, прикосновениями укладывает руки вдоль тела, поправляет футболку, что скрутилась на животе и давила в бок. Он не прячет под одеялом мои ноги, не накрывает бедра и обнаженный пах, а я не двигаюсь, не сопротивляюсь, слежу за мужчиной и практически не дышу.

Писать эротику без особой практики мне всегда было тяжело. Наверное, я в каждой книге возвращалась к нашим с ним встречам, описывала воспоминания и все это время не могла его отпустить. Я знаю, что создавать новые — преступление, но получить драгоценный опыт во власти добрых и ласковых рук — то, что нужно мне сейчас.

— Закрой глаза, Ласточка, — советует. Не просит, не приказывает, просто рекомендует. — Так будет лучше эффект.

— Но почему не на спине? — все-таки уточняю, невольно нащупывая простынь пальцами, когда Аверин проводит ладонями по ногами вниз, распределяя тепло.

— Спину лучше сейчас только разогревать и лишний раз не тревожить, ей нужен покой. Воспаление спадет — тогда можно и массаж посильнее. Глаза. Арин.

— Я уже и так расслабилась, — пытаюсь на последних ниточках сопротивления потянуться за одеялом, но Давид переплетает наши пальцы.

— Это нужно тебе. Доверься. Прошу тебя.

У него собранный вид, капельки пота над губами и на крыльях трепещущего носа и по-прежнему сжатые до нитки губы.

— Или настолько тебе противен, что мои прикосновения…

— Нет, — перебиваю его. — Ты ведь знаешь, что это не так.

— Тогда я не понимаю, почему ты отказываешься, — качает головой. — У тебя ведь несколько лет никого не было. Я прав?

— Это так заметно?

— Особенное дыхание, расширенные зрачки. Ощущение, что накачана афродизиаками, но это не так. Ты просто перевозбуждена. И довольно давно.

— Но это все равно не повод бросаться на первого встречного мужчину, — хочу улыбнуться, но Давид так остро реагирует на мою фразу, меняется в лице, бледнеет и кривится, что я прикусываю язык.

— Да ладно, — жестко отрезает и смотрит в окно. — Так и есть, я ведь тебе никто, но, — повернувшись, Аверин немного наклоняется, ощущение, что ныряет в мои глаза, — могу помочь. Просто так. Бесплатно, — ухмыляется горько. — Чтобы тебе легче стало. Ты слышала о вреде воздержания?

— У мужчин, да, — мне бы пора кричать и отталкивать его, но не могу. Это как выдрать из себя позвоночник.

— Как часто ты мастурбируешь, Ласточка?

Я вспыхиваю. Губы сами открываются, чтобы возмутиться, но Давид накрывает мой рот ладонью и, глядя из-под длинной темной челки, качает головой.

— Спорим, что ты это делаешь очень редко? Раз в месяц, может, два, когда сильно-сильно припечет и сил нет терпеть напряжение.

По моему гневному взгляду он явно видит, что я закипаю, но лишь хитро улыбается. Придерживая руку на губах, второй немного раздвигает мои бедра и нагло проводит ребром ладони между ног.

Не буду реагировать. Ни за что! Но вытягиваюсь за его прикосновениями, как лиана за опорой, прикрываю дрогнувшими ресницами глаза, выдыхаю через нос, судорожно, и тут же жадно втягиваю воздух. Вместе с ароматом его рук и массажных масел.