— Спи, — судорожно сглотнув, все-таки выключаю свет, отступаю в коридор и, прижавшись лопатками к стене, долго смотрю в потолок и не могу выровнять дыхание.

Сколько у меня было отношений, секса, страсти, но ни разу не получилось семьи. Даже не залетал никто. Я был очень осторожен, наверное, врачебное срабатывало, понимал, что без защиты можно не только казявок наплодить, но и болячек нацеплять. Мне такого счастья не нужно было.

Но если бы в прошлом Веснушка, с ней единственной забывал обо всем и ничего не боялся, родила мне сына, я бы отдал за это все…

Заснуть даже не пытаюсь. Какое-то время колеблюсь, стоя в гостиной над пакетом с лекарствами, но все-таки выбираю нужное, быстро готовлю уколы и отправляюсь прямиком в спальню Арины.

По дороге шевелю губами и уже у кровати девушки осознаю, что молюсь. Молюсь, чтобы она спала, потому что… Да потому что нельзя быть на свете красивой… В голову лезет такая чушь и тьма, что мне охота спрятаться под кровать и притвориться тапочком.

В комнате холодным грифелем под ноги стелется свет из окна. Луна, крупная и огромная, заглядывает внутрь, будто одноглазое чудище. Я подкрадываюсь к Ласточке, будто хищник. На цыпочках, неслышно, едва дышу, но она все равно вздрагивает, когда протягиваю руку и касаюсь плеча.

Но не просыпается. Вздрагивает от боли — понимаю это, когда она пытается повернуться, но только стонет.

Ей больно, а у меня кровь закипает в одном месте и штаны натягиваются. Вот же…

Тихо. Вдох-выдох. Нужно сделать укол и уматывать, пока я не воспламенился.

Но одна мысль, что увижу ее попку, сводит с ума. Вот тебе и врачебная этика. Но разве можно осознавать себя лекарем, когда завяз в желании к этой женщине по самые помидо… яйца?

Закрыв штору и включив боковой ночник, разглядываю бледное лицо девушки. Что в ней такого? Вроде все, как у всех. Носик ровный, губы аккуратной формы, слегка обветренные сейчас, лоб невысокий, напряженный, с морщинками, не отпускает ее прострел, мучает. Глаза посажены правильно и ресницы крученые, густые, как щетки. Зачем ей косметика, если она сводит с ума и так? Без всякой химии. Волосы уже подсохли, завились, опутали шею и закрыли щеку темно-русой волной. Сделали Ласточку такой небрежно-симпатичной, даже немного юной, что я надолго зависаю.

И только пульс шумит в ушах, выбивая хаотический ритм моей страсти. Накопленной. Горячей и дикой.

Наклоняюсь, чтобы вдохнуть тонкий женский запах, углубить свою беду с жаждой до уровня максимальной отметки. Тянусь рукой, чтобы коснуться ее виска, провести пальцами по гладкой фарфоровой коже и запутаться волосах, но тут же одернуться. Отступить.

Я обещал.

Осторожно поворачиваю Арину набок, подтягиваю край футболки, я брал парочку запасных в дорогу — пригодились, оголяя стройную ножку, и очень быстро делаю укол. Девушка лишь раз пытается отмахнуться, с возмущенным стоном, но я успеваю придержать ее ладошки и, успокаивая мягким шепотом, укрываю. Она тут же затихает и прекращает драться. Откладываю шприц на тумбочку и выключаю свет.

Арина не шевелится. На миг мне чудится, что не дышит.

От этого в сердце будто ледяная сосулька застывает.

Приходится наклониться. Посапывает, подложив ладошку под щеку, и не ерзает больше — провалилась в глубокий сон. Но я все равно слушаю, держусь над ней, чтобы убедиться, что ее не беспокоит что-то еще. Хрипы, например. В хостеле такая холодина была, всякое могло быть, даже воспаление, а в дороге я не успел проверить. Вот дурак, нужно было до ванны девушку осмотреть, но согреть и вымыть было первой мыслью, когда увидел Арину на грязной и совсем не стерильной постели.

Ласточка, со стоном выгнувшись, вдруг обнимает меня, как родного. Крепко сжимает затылок, тянет на себя.

— Люблю тебя, милый, — шепчет во сне. — Все будет хорошо. Я только на ноги встану…

— Обязательно встанешь, — отвечаю, голос ломается до жуткого хрипа.

Ясное дело, что говорит она это сыну, не мне, но в сердце все равно тепло разливается. Не в силах оттолкнуть ее, так и ложусь рядом, позволяя вцепиться в мою шею еще сильнее.

Зря. Ой, зря. Это ведь всю ночь пожар в штанах будет, и боль в яйцах обеспечена. Но не могу отказать. Это как ударить лежачего. Ей приятно, ей так спокойно, а я потерплю. Хотя зубы крошатся от одного дыхания, а когда Ласточка во сне невзначай закидывает на меня ногу, у меня начинается головокружение и пульсация. Хоть бы до утра дожить, а то проснется Арина утром, а меня на кусочки разорвало от спермотоксикоза. Кхе.

Но на удивление засыпаю я в теплых объятиях быстро, а просыпаться так не хочется.

Сквозь сон чувствую, что кто-то меня буквально жрет глазами, буравит, намереваясь, если не убить, то хотя бы укусить. Приоткрываю веки и понимаю, как все это смотрится. Мы с Ласточкой переплетены руками и ногами, Арина лежит на моем плече и смотрит на меня распахнутыми глазищами. Но молчит. Сейчас или стукнет, или поцелует. Третьего не дано.

— Я не виноват, — улыбаюсь ей, прижимая к себе и путая пальцы в мягких волосах. Сейчас сбежит — наслаждение закончится, так хоть последние минутки радости поймать в ее объятиях, пока не сообразила, что к чему.

Она пыхтит, но отодвинуться не может — спина же болит. До вечера отпустит, но пока ей нужно поберечься.

— Что ты делаешь в моей кровати? — шепчет и впивается ногтями в мою грудь, чтобы отстраниться. Но я же не пушок, так просто не сдвинуть. — Давид…

— Ты сама меня позвала, обняла и… еще обещала, что все будет хорошо, — не вру ведь, только широко улыбаюсь и выглядываю из-под ресниц на ее разливающийся румянец, на сладкий, приоткрытый рот и расширенные зрачки, будто блюдца Вселенной. — Как я мог отказаться? Ты ведь болеешь, а больным нельзя отказывать.

— Не выдумывай, — злится, но голос не повышает, все так же шепчет. Боится детей разбудить? Или боится, что они нас застукают?

— Клянусь, — и усмехаюсь, а Арина зло толкает меня в плечо и, шустро развернувшись, все-таки вскрикивает.

— Спокойно, — перехватываю ее за талию и осторожно возвращаю на кровать, страхуя шею локтем. — Разбежалась, птичка, — накрываю собой, прижимая плечи к постели. — Ты будешь сегодня лежать. Это я тебе, как лечащий врач, приказываю. И буду следить, чтобы выполняла мои предписания. Лично.

— Пусти, — хрипит от боли, но не двигается. Не может.

— Пущу, если прекратишь дергаться и ерепениться. Смешно ведь. Словно я тебя во сне изнасиловал, — не даю ей ответить, наклоняюсь к губам на опасное расстояние. Ближе — только поцелуй, и Арина покорно замолкает и прекращает вырываться. Шепчу: — Я просто уснул рядом, ничего больше, даже не раздевался, да и ты в футболке. Или мне на полу нужно было лечь, чтобы тебя не смущать?

— Я… — захлебывается словами. — Ты…

— Ты сама меня обняла! — целую ее в нос, пока она не разошлась, и, отстранившись, сажусь на край кровати. Оглядываюсь через плечо. — Это правда.