Арина смотрит подозрительно, немного щурится.

— А где дети? — вдруг дергается вновь, но я успеваю броситься к ней и надавить на плечи.

— Ласточка, я так долго тебя лечить буду. Лежать, кому говорю. С детьми все в порядке, они спят. Я сейчас их проверю и вернусь, а ты… — нарочно понижаю голос, — не смей дергаться.

Она кивает и судорожно сглатывает.

— Отлично, — поднявшись на ватные ноги, отправляюсь в гостиную.

Дети еще спят, оба раскраснелись, раскрылись, в номере тепло, сладенько посапывают и не просыпаются на мои легкие шаги рядом.

Рано еще, часов семь.

Быстро заказываю завтрак в номер и возвращаюсь к Арине, но не нахожу ее в комнате.

Ласточка. Наши дни

Когда Давид выходит, у меня сердце будто вылетает через горло и закрывает возможность дышать. Прижимая ладонь к шее, поднимаюсь с кровати. Халат не рискую брать, боясь, что от лишнего движения вообще рухну на пол, — так и иду в длинной белоснежной футболке. Наверное, Давид свою дал, я вчера была в таком состоянии, что мало что соображала. Ноги более-менее держатся, получается даже дойти до уборной и сесть на унитаз. Вчера я о таком могла только мечтать, ползала по грязному полу, как калека. Спину сковывало от дыхания, а от шевеления отнимались ноги. Сегодня я уже практически марафон бегаю.

От осознания, что Давид прилетел из другого города, узнав, что я больна, вытащил меня с детьми из той вонючей клоаки, подумал о том, что я дорогу не выдержу в таком состоянии, помог умыться и уложил малышей спать — у меня грудь сводит болезненным спазмом. Ради чего все это? Он ведь понимает, что привязывает к себе. Я буду чувствовать себя ущемленной и обязанной поле его помощи.

И сбежать не могу, сил не хватит. Теперь бы умыться и вернуться в комнату, пока Аверин не бросился искать. Не выдержу снова его мягкие, теплые прикосновения, надежные, как мамины руки, и такие нужные сейчас. Должна отталкивать и гнать, чтобы не вляпаться снова. Тогда ведь больнее будет осознавать, что он наигрался в айболита и бросил. Нет, я уже раз пережила это, больше не хочу.

Когда поняла, что Миша наврал о том, что он сын Давида, словно камень на сердце упал, придавил так крепко, перекрыв воздух. Наверное, я хотела, чтобы Аверин узнал Веснушку, чтобы понял, что потерял меня уже давно и никогда не сможет вернуть.

Хотелось мести. Такой тонкой, меткой. Как кинжал в сердце.

Но если не сложилось, не раскрылась правда, значит, так нужно.

Но я не понимала, что делать дальше. Писательский аккаунт заблочили. Из-за болезни детей, неожиданного звонка из прошлого и спины, которую свело по дороге в автобусе, я прозевала продолжение в платной книге, не выложила нужное количество знаков по договору, и все выплаты мне приостановили. Теперь, пока не завершу книгу, буду без копейки.

И будущее, которое хоть как-то держалось на плаву за счет моего заработка, теперь пошатнулось, закачалось, угрожая рухнуть на голову и придавить насмерть. И муж, как назло, за последние месяцы ни копейки на карту не прислал.

Я несколько дней не спала. Лежала, с трудом сдерживая боль, и смотрела в потолок дешевого хостела, боясь разрыдаться и испугать детей. Они мерзли, жались ко мне, ерзали, но терпели все лишения и не ныли, а мне выть хотелось от боли и безысходности.

— Арина, ты в порядке? — голос Давида из-за двери выталкивает меня из раздумий. Я все еще сижу на унитазе, не в силах встать. Боль дрожит в пояснице, обернув ее жгучим ужом и угрожая снова взорваться тысячами лезвий.

Сильный удар в деревянное полотно заставляет меня дрогнуть и просипеть:

— Все в порядке.

— Если нужна помощь, скажи.

— Нет! — вскрикиваю. — Я сама…

Он замолкает, мне кажется, что я вижу, как замахивается снова грохнуть по двери, но отступает. Мнется, терзается, но терпеливо не подходит.

Только когда я, поднявшись и с трудом добравшись до умывальника, пытаюсь открыть кран и вскрикиваю от очередного прострела, дверь-таки слетает с петель, и меня подхватывают сильные руки.

— Упрямая женщина! — рычит Аверин, прижимая к себе. — Завтра легче станет, обещаю, а пока старайся не двигаться.

— Но я… — прячу алые щеки на его груди, — хотела сама.

— Сама. Все сама, а дети ждут здоровую маму, а ты себя выматываешь. Нельзя так, Арин, — в его голосе звенит сталь. Он несет меня в спальню, очень осторожно опускает на постель. Смотрит в глаза, нахмурив брови. Давид после ночи растрепанный, немного припухший, но такой же красивый и манящий.

— Не могу же я просить тебя в туалет со мной ходить? — возмущаюсь, но на злой и пронзительный взгляд Аверина затыкаюсь.

— И что в этом такого? Мне несложно тебе помочь. Я врач, в конце концов.

— Дорогостоящий врач, — замечаю я невпопад.

— О, так в этом дело?! — вскинув руки, Давид тут же опускает их и стискивает кулаки. Он явно взбешен, но держится и не повышает тон, даже улыбается накось. — А принять помощь от меня, как от мужчины, нельзя? Унизительно, да?

Опять он за свое.

Я складываю руки на груди и, прикусив язык, отворачиваюсь. Не хочу ему что-то доказывать, он никогда не сможет меня понять.

— Не хочешь говорить, да? А вот хренушки! — Давид наползает на меня, как туча. Держит руки по бокам и сковывает. Знает же прекрасно, что я не могу шевельнуться или оттолкнуть его. Может делать со мной, что захочет!

Мне на мгновение становится страшно. Тот парень, которого я знала много лет назад, не посмел бы тронуть силой, а этого — незнакомца, серьезного и успешного мужчину, я не знаю. И боюсь.

— Пожалуйста… — шепчу и съезжаю по кровати ниже, причиняя себе боль, но Аверин тут же тормозит, перехватывает и укладывает меня назад. Делает это осторожно и точно.

— Арина, кто тебя так запугал? — говорит он, немного успокоившись и смещаясь в сторону столика. Быстрыми, ловкими движениями готовит шприц и кивает на мои ягодицы. — Придется на бок повернуться, только не дергайся. Честное-пионерское, я не буду смотреть на твой аппетитный задок.

Пропускаю мимо ушей подколку и киваю на шприц.

— Что это? — спрашиваю просто так, чтобы заполнить воздух звуками, потому что молчать становится душно. Кажется, что еще секунда, и Давид раздавит меня тяжелым синим взором, как букашку, подчинит и приручит.

Но я все-таки поворачиваюсь. Со стоном и стиснутыми зубами получается лечь на живот.

Прежде чем оголить ягодицу, он натягивает одеяло повыше, пряча меня максимально бережно от своих глаз. Это так приятно, что я не сдерживаю улыбку.

— Снимет воспаление, — поясняет Аверин после небольшой паузы. — Не бойся, Ласточка, я очень нежно, — легкое движение по коже ваткой, мягкий шлепок и слабый укол. Довольно болючий, но чуткое растирание по ранке быстро убирает неприятные ощущения, а тягучий, теплый голос заставляет меня снова дрожать: — Пока не меняй положение, я еще маслом разогрею и повязку наложу.