– Однако… – только и произнес Огюст Дюамель, потрясенный до глубины души.

Остальные игроки ничего не сказали. На их глазах свершилось настоящее чудо, которое они пока не были в состоянии ни осмыслить, ни объяснить. Только шулер наконец сообразил, в чем дело, но благоразумно промолчал.

Забрав деньги, Мишель поторопился покинуть таверну Одноглазого Люка. У игроков, оказавшихся в выигрыше, существовало хорошее правило – держаться подальше от тех, кто знает, какая сумма скрывается в их кошельке. Он быстро шел по узким улочкам Тулона, направляясь в дортуары морской школы. На перекрестке Мишель нечаянно толкнул господина в шикарной шляпе со страусиными перьями и в коротком «мушкетерском» плаще с серебряными галунами, только темно-фиолетового цвета и без нашитых на нем крестов из бархата.

– Пардон, мсье, – извинился юноша. – Я нечаянно.

– Я не принимаю ваши извинения! – резко ответил господин… и вдруг весело рассмеялся. – Мишель де Граммон! Вот так встреча!

– Мсье… это вы?!

Удивлению Мишеля не было границ – перед ним стоял Филипп Бекель! Под плащом синяя куртка-брасьер, расшитая серебряными нитями, шпага на дорогой перевязи, два пистоля, заткнутые за пояс, высокие новенькие сапоги, кружевной воротник… В таком элегантном наряде Филипп Бекель совсем не напоминал разбойника с большой дороги, а скорее был похож на придворного щеголя.

– Как здорово, что я вас встретил! – выпалил юноша, когда справился с изумлением.

Он быстро отсчитал пятьдесят пистолей, которые занял ему Филипп Бекель в Дьеппе, добавил еще десять – проценты – и протянул монеты предводителю разбойников.

– Возвращаю свой долг, – сказал он, церемонно поклонившись. – Чрезвычайно благодарен вам за участие в моей судьбе, ваши деньги мне здорово помогли, и я молю небеса, чтобы у меня появилась возможность отплатить вам той же монетой.

– Какие пустяки… – небрежно отмахнулся Филипп Бекель. – Уж я-то должен вам гораздо больше. Жизнь человеческая вообще бесценна… хотя иногда за нее не дают и ломаного гроша. Кстати, о процентах мы не договаривались, так что десять монет, если они жмут вам карман, лучше потратить на добрую пирушку по случаю нашей встречи. А пятьдесят пистолей, честно признаюсь, мне очень пригодятся. Я немного поиздержался – купил пинассу[25], а теперь мне нужен провиант. Скажу по секрету, ибо вам можно его доверить, хочу податься на Мейн[26]. Что-то тесновато мне стало в доброй старушке Франции. Уж больно много появилось у меня кредиторов, которые мечтают проверить мою шкуру на прочность хорошим ударом шпаги. Кстати, я набираю команду на пинассу. Не хотите ли пойти ко мне лейтенантом?

– Увы, я еще учусь… – уклончиво ответил Мишель де Граммон. – Чтобы водить корабли, нужно многое знать.

Ему никак не подходила перспектива стать пиратом, изгоем общества.

– И то верно, – согласился Филипп Бекель. – Что ж, вольному воля… А меня манит океан. Я ведь вырос на воде и очутился на суше не по своему желанию. Ну так что, мы идем в таверну?

– Непременно!

Приязненно улыбнувшись друг другу, они направились в «Золотую ступку», благо до нее было рукой подать. Эта таверна, чуть похуже, чем «Краб и селедка», находилась у пристани, здесь бражничали в основном моряки и контрабандисты, что предполагало простоту нравов. Оказавшись на суше, они спускали весь свой заработок, нередко до последнего су, поэтому для хозяина его заведение было и впрямь ступкой из чистого золота, которая исправно снабжала его манной небесной.

В начале лета 1663 года у одного из причалов бывшей генуэзской крепости Кафы[27] бросил якорь французский парусно-гребной трехмачтовый фрегат под названием «Вандом». Корабль был увеличенной копией быстроходных фрегатов дюнкерских корсаров[28], разбойничавших в проливе Ла-Манш. Собственно говоря, именно для борьбы с ними он и был построен.

Для праздного люда прибытие французского корабля не было чем-то из ряда вон выходящим. Торговцы из многих стран Европы и Азии слетались в Кафу – так цитадель переименовали османы, – словно грифы на падаль. Из-за моря купеческие суда привозили много разных товаров: оружие, одежду, ткани, пряности, а также лошадей – скакуны, особенно арабской породы, в Крыму ценились очень высоко.

Иноземные купцы продавали татарам-крымчакам промышленные изделия и редкости, а закупали крымскую соль, пшеницу, рыбу и пряную солонину в бочках. Но больше всего они хотели заполучить, чтобы загрузить трюмы на обратный путь, особо ценимый в Европе и Турции товар – невольников, захваченных татарскими чамбулами в набегах на земли Украины и России.

Пленников, связанных за шеи по десять человек, продавали с аукциона на многолюдной площади – невольничьем рынке Кафы, который назывался Базары-кебир – Большой базар. Торговцы, набивая цену, громогласно возвещали, что новые невольники простые и бесхитростные, из королевского – то есть польско-литовского – народа, а не из московского. Род московитов, к которому причисляли и запорожских казаков, как хитрый и лживый, ценился весьма дешево. Хитрость и лживость состояла в их непокорности и постоянной угрозе для хозяина потерять не только раба, но и свою жизнь. Поэтому уделом многих русских мужчин и казаков-запорожцев становились «каторги» – гребные суда.

Фрегат «Вандом» был военным кораблем, и его присутствие в Кафе вызывало по меньшей мере удивление. Но вскоре все разъяснилось – после недолгих таможенных процедур на дощатый настил пристани сошел вместе с двумя помощниками и переводчиком французский посол в Турции маркиз Шарль де Нуантель. В сопровождении эскорта янычар он направился в цитадель, где находился бейлербей-паша – губернатор. Вслед за послом на берег спустились и два офицера – капитан фрегата Мишель де Граммон и его первый помощник, лейтенант Матис Дюваль.