Заканчивались слова поддержки. Заканчивались силы. Заканчивались деньги.

* * *

Я вышел из палаты позвать медсестру, чтобы она прочистила Юле забившуюся вену: к шестому курсу вены-веревки на руках стали и вовсе тонкими нитками. В коридоре столкнулся с Игорем — парнем с двумя головами. Столкнулся у тех самых кресел, возле которых пару месяцев назад с ним и познакомился. Игорь был в тех же спортивных штанах, тапочках, майке-алкоголичке и кожаной куртке, что и в прошлый раз. Да и опухоль была на прежнем месте. Все такая же большая, красная и пугающая. В руках Игорь держал пустую тарелку и чашку. Вероятно, шел в столовую за едой:

— Рома! Здорово, блин.

— Привет, Игорь. Как ты?

— Да ну причем тут я? Лучше расскажи, как твоя жена.

— Заключительный курс химиотерапии. Еле продрались. Самое время все это закончить. На последнем дыхании уже.

— Молодцы. Я заходил пару раз к Юле. Она вообще мощь. Такую деятельность развернула тут волонтерскую. Нянькается со всеми. Нечасто таких встретишь. Повезло тебе.

— Я знаю. Очень повезло, спасибо. Ты расскажи, Игорь, что у тебя происходит? Ты на какой стадии сейчас? Химичишься?

— Так давно прохимичился! У меня восемь курсов было. Все нормально. Живой, как видишь.

— Восемь курсов? Восемь!

— Потом лучевая была. Ну это ерунда.

— Ничего себе ерунда.

— Да все нормально, старик. Все, блин, нормально.

— И что теперь? Что домой-то не едешь раз все нормально?

Игорь, как мог, увиливал от моих вопросов. Он много раз повторил свое «все нормально». Но потом все-таки вырулил на фразу, которая могла означать все что угодно, только не «все нормально»:

— … да у меня небольшой рецидивчик сразу обнаружили. Наверное, починят сейчас немного кровь и все заново.

— Боже мой.

— Ой, блин, вот только давай без «боже мой» и прочей фигни.

— Извини.

— И без извини. Я очень терпеливый человек, но вот жалость я не терплю.

— Извини.

— Я, Рома, за то время, что тут валяюсь, успел обо всем подумать. Нет таких вещей, о которых бы я не размышлял, поверь. Так вот, жалеть меня точно не надо. Я и сам стараюсь себя не жалеть и другим не позволю.

— И что ты думаешь? Что делать-то?

— Ничего. Слушай, тут ведь вот, блин, какая штука. Врубись. Болезнь может отнять у меня все в любой момент. Но ведь кое-что она мне и дала. Например, возможность думать о том, что раньше никак не лезло в голову. Я целыми днями вспоминаю людей, которых люблю, но на которых раньше не тратил ни одной своей мысли месяцами и годами. Я анализирую свои поступки, я, может, впервые в жизни, блин, смог побыть самокритичным, старик, понимаешь?

— Да.

— Мне больше не перед кем и не перед чем заискивать. Ты не подумай, что я сбрендил, но, блин, болезнь делает людей. не людей, за всех людей не скажу, конечно, но меня болезнь сделала честным. Реальная возможность совсем скоро откинуться поразительно преобразила мой внутренний, блин, мир. В моей ситуации игнорировать смерть, согласись, как-то глупо. И чем отчетливее я ее вижу, тем больше я люблю и ценю жизнь. Врубаешься? Болезнь, Рома, сблизила меня с людьми, с теми, кто страдает, как и я. Да, блин, со всеми людьми сблизила. Так что не надо меня жалеть. Я могу проиграть. Но я уже выиграл.

Все нормально. Юле привет.

Игорь как-то снисходительно похлопал меня по плечу и, шаркая своими тапками, пошел в столовую.

Надо же. Не «рецидив». Жизнелюбивее — «небольшой рецидивчик». Даже я понимал, что небольшой рецидивчик сразу после лечения означал, скорее всего, резистентность опухоли: рак не реагирует на применяемые меры. Химия уничтожает здоровые клетки, убивая человека, а опухолевые клетки, издеваясь, показывают человеку свой голый зад. Я застыл у кресел и все думал про Игоря. Стоял и размышлял: ну вот хоть бы произошло чудо. Хоть бы это сраное чудо произошло. У кого попросить? Кому кланяться в ноги? Как заставить химиотерапию работать? Почему во многих она работает, а у него нет? Он что, проклят? Две ноги, две руки, такой же человек, как и все другие, но вот в его теле лекарство-яд почему-то не срабатывает. Как такое возможно? Неужели он заслуживает выздоровления меньше, чем кто-то другой? Как религия и наука объясняют этот казус, это тотальное невезение? Неужели никак? Ну хорошо, пускай лечение не работает и он не может быть здоровым, но тогда пусть он лечится еще много-много лет. Пусть, а? Пусть шарканье его тапок не затихает. Пусть это шарканье напоминает пациентам Каширки о жизни. А докторам — об их врачебном долге. Шаркай, Игорь. Живи, блин. Живи.

* * *

Медсестра поколдовала с венами жены. Капельница снова заработала. Я сел на стул и уставился в окно:

— Ром, что-то случилось? Ты чего такой молчаливый?

— Ничего, Юль. Все хорошо. Ты отдыхай.

Шестой курс.

Последний.

Последний?

После разговора с Игорем моя уверенность в излечении жены с первого раза просыпалась сухим песком сквозь пальцы. Перед глазами еще один пример беды. Вот она эта беда — на расстоянии вытянутой руки. На нашем же этаже. Ранний рецидив, самый страшный из возможных. Это не другой рак, не новый, пришедший через двадцать лет после выздоровления. Это тот же самый рак, наплевавший на все усилия врачей, на все старания ученых, светлых умов, работавших, может, всю свою жизнь над созданием протокола лечения. Проворный, гадкий, подленький, вонючий, мерзкий, уродливый, злой, беспощадный, воинственный, предательский, бесчеловечный, насмехающийся и издевающийся над людьми рак. Сколько еще людей нужно принести тебе в жертву, чтобы ты успокоился? Какую цену еще нужно заплатить тебе, чтобы ты перестал нас шантажировать и убрался куда подальше? Кто сделал тебя бессмертным? Откуда у тебя столько сил, времени и кровавых амбиций, что ты задумал завоевать весь мир? Откуда в тебе эта нелюбовь к людям? Как же ты, сука, можешь трогать женщин и детей?

Убийца.

Тварь.

Подонок.

— Ром, да что с тобой? Ты мрачный. Что хоть ты там сидишь? Иди ко мне, иди сюда.

— Юль, все нормально. Просто таращусь в окно.

Привет.

Извини, что не сразу ответила. Замоталась.

Исправляюсь.

Вот ты и улетел опять. Из красно-желтой осени в зеленое лето. Я переживаю, что, когда ты вернешься, осень превратится из красотки, от которой кружится голова и потеют ладони, в мокрую серую бабку с зонтом и в галошах. На этот случай набрала тебе в нашем лесу разных цветных листочков. Много. Лежат дома на подоконнике. Ждут тебя вместе с нами. Правда, самые красивые из них забрал себе Лука, скотчем прикрепил их к своей кровати, говорит, что спит теперь в лесу. Думаю, ты возражать не станешь.