– О, прошу вас, Пьер! То, что она сказала мужу, в данном случае совершенно несущественно. Самое главное для нас то, что, услышав об этом восемнадцатом, мадемуазель Лантельм не испугалась и не удивилась, как сделала бы на ее месте любая женщина, а тотчас же выдвинула свою версию. Довольно абсурдную версию, надо сказать, но которая тем не менее позволила ей загнать Рейнольдса в угол и отвлечь внимание от главного.

– Постойте-постойте! – вскинулся Видаль. – Вы что же, думаете, что актриса… что хозяйка знала о «ночном госте»?

– Да. Особенно если вспомнить, что в ее каюте стоял большой шкаф. Тот самый, в который потом сумел спрятаться немецкий репортер, если помните.

– Вы хотите сказать, что она прятала в шкафу любовника? – Видаль вытаращил глаза. – На яхте мужа, который к тому же находился за стенкой? Черт побери!

– Пока ничто этому не противоречит, – отозвалась восхитительная баронесса Корф. – Что говорила актриса? Что хотела бы быть в это время в Париже, где ее так любят. Крайне двусмысленное высказывание, кстати! Но если бы у нее спросили напрямик, кого она имеет в виду, мадемуазель Лантельм сделала бы большие глаза и сказала, что говорит о своей публике. Какое у нее было настроение, когда актриса прибыла на яхту? Отвратительное. Но после Амстердама внезапно изменилось. А когда на борту впервые замечают незваного гостя? Опять-таки после Амстердама. Поначалу-то все шло без сучка без задоринки, никто ни о чем не подозревал, но тут гостя обнаружили. Заметьте, два человека его видели, но никто не заметил следов его пребывания на борту, а ведь ему надо было где-то спать, что-то есть… И не только есть, дорогой мсье Видаль! Конечно, хозяйка прятала его в своей каюте.

– И куда же он делся? – недоверчиво спросил журналист.

– Судя по всему, в Генте или еще до него наш «номер восемнадцатый» был вынужден сойти на берег. Причем ему пришлось сделать это не только потому, что он выдал себя. Не забывайте, яхта плыла в Германию! В Эммерихе таможенники, скрупулезно считавшие бутылки шампанского, вполне могли обнаружить нашего незнакомца. Конечно, любовники не стали рисковать. Он сошел на берег, а Лантельм… А актриса, скучая, вскоре написала ему письмо, которое тот никогда не получит… – Амалия покачала головой. – Почему, ну почему Ева Ларжильер была так нелюбопытна и даже не запомнила его имени? Это бы так все упростило!

– Может быть, имя запомнил Леопольд Эттингер? – предположил Видаль. – Художник ведь тоже видел письмо.

– Так достаньте мне Эттингера! – объявила баронесса. – Где хотите и как хотите! Он мне нужен. Конечно, я поговорю с друзьями Лантельм, может быть, кто-то из них и знает, о ком идет речь. Хотя слова мадемуазель Сильветт о скрытности Женевьевы в сердечных делах, которые для нее что-то значили, не слишком обнадеживают.

– Мы ищем разносчика цветов? Или суфлера?

– Ни того и ни другого, – усмехнулась Амалия. – Ради них она бы не стала так рисковать. Да что там рисковать – попросту терять голову. Думаю, это был кто-то… поинтересней, скажем так.

– Актер? У нее ведь были романы с актерами, с которыми она играла, и не один раз.

– Тогда бы мы давно уже знали его имя. В актерской среде утаить такие вещи невозможно. Нет, ее избранник явно не актер.

– Может быть, кто-то, связанный с театром?

Амалия укоризненно посмотрела на Видаля.

– Я просто пытаюсь понять, – пояснил тот с улыбкой.

– Это был кто-то, – отрезала Амалия, – ради кого актриса не поколебалась поставить под удар свое будущее с влиятельным и богатым Рейнольдсом, благодаря которому ее имя сияло огромными буквами на фасаде театра. С тем самым Рейнольдсом, чьи связи в прессе обеспечивали ей фото на обложках журналов и главные роли в любых пьесах. С Рейнольдсом, который мог легко ее уничтожить, если бы она вышла из повиновения. Не знаю, что «номер восемнадцатый» представлял собой. Возможно, вся его притягательность существовала только в ее воображении. Но мне будет крайне любопытно найти этого человека, – заключила Амалия с улыбкой.

– Во всяком случае, – медленно добавил Видаль, – с ним у актрисы был не мимолетный роман.

– Нет. Когда человек так пренебрегает расчетом, как сделала она, ясно, что толкать его на подобное может только одно – страсть. Хотя я не исключаю, что в конце концов мы увидим вполне заурядного гражданина, который, к примеру, хладнокровно вымогал у нее деньги, пользуясь ее любовью.

– С чего вы взяли? – изумился Видаль.

Амалия снова укоризненно поглядела на него и покачала головой.

– Пьер, не обижайтесь, но вы все-таки чересчур журналист. Вам подавай крупные детали, широкие мазки… А работа детектива – собирание скучных, бессмысленных на первый взгляд мелочей. С чего мне пришла в голову мысль о том, что кто-то мог вымогать у Женевьевы деньги? Но это же очевидно!

– Для меня – нет, – сухо откликнулся репортер. – И вообще в расследуемом нами деле нет ничего очевидного. Мы думали, что знаем всех, кто находился на борту, а там, оказывается, там был кто-то еще. По вашей версии, ее любовник. А вот я не стал бы исключать, что именно убийца.

– Тогда чего он ждал? Как его не заметили немецкие таможенники? И кто тогда, по-вашему, его прятал?

– Пока не знаю, – пожал плечами Видаль. – Но вы же сами сказали, что, не имея возможности увидеть яхту, мы можем строить какие угодно теории. А что, если он был вообще посторонний человек? Любовник Жюли, к примеру. Или кто-то из матросов промышлял контрабандой и пустил на яхту сообщника, а Шавийар с Жерфо не были посвящены в дело, поэтому его появление их удивило. Что вообще мы знаем об этих людях?

– Как говорит комиссар Папийон, «следствие покажет», – безмятежно отозвалась Амалия.

И что-то такое было в ее тоне, что Пьер Видаль счел за лучшее прекратить спор.

На следующий день после возвращения в Париж Амалия отправилась в Версаль – навестить мать матроса Шавийара. Едва услышав имя сына, женщина всплакнула, объявила, что войны ужасны, потому что отнимают детей у родителей, и полезла за семейными альбомами – показать гостье, какой молодец был ее Жак.

Амалии пришлось провести в гостях у мадам Шавийар несколько часов, и все только ради того, чтобы услышать подтверждение слов рулевого. Да, Жак видел на борту постороннего. Да, это было ночью, и тот явно прятался. Но потом капитан Обри осматривал яхту, и никаких следов «номера восемнадцатого» не обнаружил.

Когда баронесса вернулась из Версаля, консьержка сообщила ей, что ее спрашивал Пьер Видаль. Поднявшись в квартиру, Амалия немедленно позвонила ему.

– Простите, что не смог вас сопровождать к мадам Шавийар. Но Жюльен, мой редактор, уже неделю не получал от меня новых статей. Поэтому… – принялся объяснять журналист.

– Все в порядке, Пьер, вы ничего не потеряли, – успокоила его Амалия. – Шавийар действительно видел на яхте незнакомца, так что Жерфо нам не солгал. У вас есть какие-нибудь новости?