Так странно. Странно понимать, что моя холодная, скупая на эмоции тетя может вот так вот сиять и с настоящим удовольствием учить вернувшуюся из ванной малявку заливать блины на сковородку.

А потом явившийся на пятнадцать минут раньше Иван Александрович – будет учить Лиду – и меня заодно – переворачивать блины, подбрасывая их над сковородкой. Навык практический и ужасно сложный!

– У меня просто нет столько силы, – сдаюсь наконец, присоединяясь к Лиде.

– Дело не в силе, девочка, а в движении кисти, – Иван Александрович прячет в густых усах усмешку.

Ну-да, ну-да, все солдафоны висящие на турниках по три часа так говорят.

До серьезных разговоров у нас с тетей и дядей доходит только после того, как Лида укладывается в бывшей маминой комнате. Точнее, после того, как Ангелина остается с Лидой, чтобы прочитать ей простенькую вариацию Аладдина на диснеевский манер, а мы с дядей – сидим в коридоре и подслушиваем.

– Что там с разрешением на продажу твоей квартиры? – шепотом спрашивает Иван Александрович. – Тебе отказали или?...

– Я не знаю, – сознаюсь честно. Вообще-то я надеялась быстро получить ответ, но Рафарм не спешил мне отвечать. У них на это был официально заявлен целый календарный месяц, и это не отличалось от законодательной нормы.

Может, ответ был, но его просто взяли и потеряли?

Или просто я зря позвонила Ярославу, и он решил напоследок потрепать мне нервы покрепче?

Теперь уже сложно сказать точно.

– До крайнего срока осталась всего неделя, – сообщаю тихо.

– Хорошо, – Иван Александрович кивает, – сообщи нам сразу же, пожалуйста. У меня, конечно, есть пара запасных вариантов на всякий случай, но они настолько сырые, что прибегать к ним не хочется.

Ох.

Мне тоже не хочется, чтобы дяде с тетей пришлось прибегать к этим своим запасным вариантом.

Я уже сама поняла, что предложенный ими вариант – очень хорош, особенно для меня, желающей сменить в своей жизни абсолютно все, чтобы ни одна психопатка меня больше не разыскала.

Вот только в этом вопросе все зависит совсем не от меня.

Так, стоп, я не буду сейчас загоняться на эту тему. А что я буду делать?

Ну, можно Ольшанскому ответить на его вопросы, для разнообразия. Может, если я буду ему отвечать, он не будет засыпать меня ими настолько в переизбытке?

Ухожу в свою комнату, открываю “Вайбер”. Любуюсь на счетчик непрочитанных сообщений от Ника, на котором уже совсем не “15”, а “24”.

Господи, и когда он успел?

Что он там писал?

Разоблачение меня как ветреной женщины?

Нет, это все еще куча вопросов – как я себя чувствую, добралась ли до дома и жива ли вообще?

“Все со мной нормально. Ужинала”, – отбиваюсь. И очень надеюсь, что на этом эта беседа закончится.

Куда там.

Внизу открытого диалога появляются перемигивающиеся три точечки и не оставляющее ни единого шанса на двойное прочтение резолюция:

“Абонент набирает сообщение”.

Шел бы ты спать, абонент! Дал бы мне хоть глоток воздуха без тебя. Завтра ведь уже увидимся. Успеешь и на работе напиться моей кровушки.

– С кем ты добиралась? – прилетает мне.

– С мужчиной, – отбиваюсь и скидываю фотку рук Берга на руле, для достоверности, – тяжести не поднимала, пешком не ходила, взасос не целовалась. Еще вопросы?

Зачем я вообще написала эту чушь, про “не целовалась”?

Ну, не будет же он меня и вправду ревновать из-за этой дури.

Нет, но как хотелось бы…

Он снова строчит сообщение, но в этот раз – неожиданно долго.

– Ты можешь попросить меня о помощи по любому вопросу, – ответ оказывается короче, чем я ожидала, – мне совсем не сложно тебе помочь.

Вот сколько раз ему повторять? Вот сколько?

Да и потом, чем он мне может сейчас помочь?

Жениться на мне и содержать? Сам же понимает, что я слишком гордая для подобных “жестов помощи”?

– Сможешь помочь убедить Козыря подписать соглашение на продажу моей квартиры?

Только ткнув в кнопку “Отправить” я понимаю, что действительно набрала это сообщение. До того эта мысль упрямо билась в моей черепной коробке и не желала отпускать.

Господи, Андж, ну и дура!

Удалить, да, быстро удалить! Пока не просмотрено, не прочитано. Удалить для всех – разумеется.

Только увидев плашку “сообщение удалено” – успокаиваюсь. Ну и ладно. Ну и хорошо. Еще чего не хватало, чтобы Ольшанский и на эту территорию у меня залез.

Добрый дядя, лечащий врач, выписывал меня из клиники в пятницу. Наверное, предполагал, наивный, что у меня будет еще два дня на то, чтобы отдохнуть перед тем, как нырять в рабочие будни. Наивный. Я не стала рассказывать ему, что у работников сферы обслуживающего труда суббота с воскресеньем – самая жаркая пора. Даже сейчас, когда далек сезон, разница между буднями и выходными отчетливо очевидна.

По будням приезжают фотографы или мажористые мальчики, которые только и рады, что по клубу не слоняются толпами простые люди. А вот выходные – время отдыхать с семьями, на природе. Устроить осенний пикничок…

Сама бы устроила, если бы не необходимость быть к девяти утра на рабочем месте, дабы осознать, насколько огромный кавардак организовался в мое отсутствие.

Личный водитель – это зло. Зло настолько беспощадное, что в него ужасно просто взять и влюбиться. У меня еще есть целых полчаса на сон! Это ли не самый потрясающий факт всех времен и народов?

Приехавшего за мной юношу я не знаю – взяли без меня. А вот он обо мне знает – и отчетливо нервничает, когда я падаю на заднее сиденье.

– Я выехал вовремя, – зачем-то начинает оправдываться, – просто застрял на выезде с шоссе. Простите.

– Бог простит, а я – лишаю премий, – флегматично откликаюсь, но тут же спохватываюсь, что мое чувство юмора не будет оценено по достоинству, – но давайте договоримся, что мы не будем портить наши высокие отношения оправданиями из-за опоздания на десять секунд. Дороги у нас веселые, я и сама в курсе. Именно поэтому давайте мы с вами стартуем уже наконец. А то не успеем.

– Да-да, – водитель спохватывается, и вдавливает наконец педаль газа. А я – расстегиваю куртку – в машине жарко.

Да-да, Ольшанского куртку.

Заставить его её забрать мне не удалось. Он будто вообще не слышал ни единой из десятка озвученных мной просьб. А у самой отнести до помойки… Рука не поднялась, хотелка так и не собралась с силами.

В конце концов, я решила, что это мне компенсация морального ущерба. Больше ничего не приму, но к куртке я уже как-то привыкла.