class="v">И шей под вскинутыми топорами.

Все это мучит, но какой же прок

Мне, Тамерлану, им сопротивляться?

И Он, должно быть, вынужден терпеть.

Я – Тамерлан, царящий над закатом

И золотым восходом, но, однако…

Былое

Как все доступно, полагаем мы,

В податливом и непреложном прошлом:

Сократ, который, выпив чашу яда,

Ведет беседу о путях души,

А голубая смерть уже крадется

По стынущим ногам: неумолимый

Клинок, что брошен галлом на весы;

Рим, возложивший строгое ярмо

Гекзаметра на долговечный мрамор

Наречья, в чьих осколках копошимся;

Хенгист со сворой, мерящей веслом

Бестрепетное Северное море,

Чтоб силой и отвагой заложить

Грядущую британскую державу;

Саксонский вождь, который обещает

Семь стоп земли норвежскому вождю

И до захода солнца держит слово

В кровавой схватке; конники пустынь,

Которые топтали прах Востока

И угрожали куполам Руси;

Перс, повествующий о первой ночи

Из тысячи, не ведая о том,

Что зачинает колдовскую книгу,

Которую века – за родом род —

Не отдадут безгласному забвенью;

Усердный Снорри в позабытой Фуле,

Спасающий в неспешной полутьме

Или в ночи, когда не спит лишь память,

Богов и руны северных племен,

Безвестный Шопенгауэр, уже

Провидящий устройство мирозданья;

Уитмен, в жалкой бруклинской газетке,

Где пахнет краскою и табаком,

Пришедший к исполинскому решенью

Стать каждым из живущих на земле

И всех вместить в единственную книгу;

Убийца Авелино Арредондо,

Над Бордой в утреннем Монтевидео

Сдающийся полиции, клянясь,

Что подготовил дело в одиночку;

Солдат, в Нормандии нашедший смерть,

Солдат, нашедший гибель в Галилее.

Но этого всего могло не быть

И, в общем, не было. Мы представляем

Их в нерушимом и едином прошлом,

А все вершится лишь сейчас, в просвете

Меж канувшим и предстоящим, в миг,

Когда клепсидра смаргивает каплю.

И призрачное прошлое – всего лишь

Музей недвижных восковых фигур

И сонм литературных отражений,

Что заблудились в зеркалах времен.

Бренн, Карл Двенадцатый и Эйрик Рыжий

И этот день хранимы не твоим

Воспоминаньем, а своим бессмертьем.

Танки

1

Вверху, на горе,

Сверкающий сад – луна,

Златая луна.

Более драгоценен —

Твой поцелуй в темноте.

2

Голос пичуги,

Что прячется в полутьме,

Уже не слышен.

Ты все ходишь по саду.

Что-то тебя тревожит.

3

Чужая чаша,

Шпага, что была шпагой

В руках другого,

Над улицею луна.

Разве этого мало?

4

В сиянье луны

Тигр золотистый смотрит

На когти свои:

Возможно, что на заре

Ими убит человек.

5

Печальны дожди,

Что омывают мрамор,

Печальна земля,

Печально не быть жизнью

Людей, и сном, и зарей.

6

Погибнуть не смог

Я, как мои прадеды,

В жарком сраженье.

Мне лишь досталось: в ночи

Подсчитывать слоги строк.

Сусана Бомбаль

Высокомерна, высока и вдохновенна,

она проходит вечером по саду

и застывает в свете четкого мгновенья,

что нам дарует этот сад и этот образ

безмолвный. Так ее я вижу

здесь и сейчас, но вижу также

и в древнем полумраке царства Ур,

а также вижу на ступенях храма,

на знаменитых камнях вековых,

покрытых пылью всей планеты,

а вот она разгадывает тайны

магического алфавита звезд далеких

или вдыхает аромат английских роз.

Она везде, где музыка, в легчайшей

лазури, и в гекзаметре Гомера,

и в нашем одиночестве привычном,

и в зеркале струящихся фонтанов,

в мече, во мраморе, где застывает время,

и в безмятежности стены, которой

разделены закаты и сады.

А там, за мифами и масками, душа —

ее душа, что вечно одинока.

Буэнос-Айрес, 3 ноября 1970 г.

Джону Китсу (1795–1821)

С рожденья до безвременной могилы

Ты подчинялся красоте жестокой,

Стерегшей всюду, словно воля рока

И помощь случая. Она сквозила

В туманах Темзы, на полях изданья

Античных мифов, в неизменной раме

Дней с их общедоступными дарами,

В словах, в прохожих, в поцелуях Фанни

Невозвратимых. О недолговечный

Китс, нас оставивший на полуфразе —

В бессонном соловье и стройной вазе

Твое бессмертье, гость наш скоротечный.

Ты был огнем. И в памяти по праву

Не пеплом станешь, а самою славой.

On his blindness[25]

Без звезд, без птицы, что крылом чертила

По синеве, теперь от взгляда скрытой,

Без этих строчек (ключ от алфавита —

В руках других), без камня над могилой

Со скраденною сумерками датой,

Неразличимой для зрачков усталых,

Без прежних роз, без золотых и алых

Безмолвных воинств каждого заката

Живу, но «Тысяча ночей» со мною,

Чьих зорь и хлябей не лишен незрячий,

Со мной Уитмен, имена дарящий

Всему, что обитает под луною,

Забвения невидимые клады

И поздний луч непрошеной отрады.

Поиски

И вот три поколения прошли,

И я ступил в поместье Асеведо

Моих далеких предков. Озираясь,

Я их следы искал в старинном доме,

Беленом и квадратном, в холодке

Двух галерей его, в растущей тени,

Ложащейся от межевых столбов,

В дошедшей через годы птичьей трели,

В дожде, скопившемся на плоской крыше,

В сгущающемся сумраке зеркал —

Хоть в чем-то, им тогда принадлежавшем,

А нынче – недогадливому мне.

Я видел прутья кованой ограды,

Сдержавшей натиск одичалых