– Нет. Ты фальшивая жена Вальтера.

– Нет. Я настоящая жена твоего брата.

– А, да, припоминаю. – Я помахал руками в воздухе, будто бы этот жест мог каким-то волшебным образом убрать ее из моего мира. Но она не сдвинулась с места.

– Мне целое путешествие пришлось проделать, чтобы к тебе попасть. Я сегодня преподавала в Бирмингеме.

– Я очень рад, Хельга, что ты теперь можешь путешествовать, ездить, куда захочешь.

– Я Тесса. И, куда захочу, я ездить не могу, поезда-то не бесплатные. Я веду занятия для детей с особыми потребностями.

– Все мы такие, люди с особыми потребностями, – заметил я.

– В каком-то смысле да.

Она расстегнула уродливый серый рюкзак и достала из него апельсин.

– Его привезли с Кубы?

– Кого привезли с Кубы?

– Твой апельсин.

– По-моему, из Валенсии. – Она указала на маленькую наклейку на кожуре.

– Долго пришлось в очереди стоять?

– Нет. Передо мной была только пара человек.

– Значит, ты, наверное, купила его в «Интершопе», – сказал я, улыбнувшись. – На те марки ФРГ, что я дал Вальтеру.

– Я в «Теско» его купила.

– Вот повезло!

– Да я постоянно их ем. – Она начала чистить апельсин. Ногти у нее были коротко острижены, и подцепить кожуру удалось не сразу.

– Ах да, совсем забыл, – сказал я. – Стена же рухнула. И границы теперь открыты.

На ней были колготки телесного цвета и коричневые туфли из искусственной кожи на плоской подошве. Она сидела нога на ногу, и потертая туфля, фасоном похожая на балетную, постепенно сползала с ее ступни.

– Трудно вам, наверное, приходится, – дружелюбно произнес я. – Не так-то просто влиться в общество Западной Германии. Ведь там уровень жизни куда выше.

– Ты очень расстраиваешь своего отца и брата, – перебила она.

– Я этим всю жизнь занимаюсь.

– Персонал не пускает их к тебе. Можно подумать, они какие-то вредители!

– И поэтому ты явилась мне надоедать, Тесса?

– Ну что ж, хоть имя мое ты запомнил. – Она положил в рот дольку апельсина. Сок капнул на подбородок. Во рту у нее не хватало двух задних зубов.

– Слушай, – сказал я, откинувшись на подушки. – Тебя я тоже видеть не хочу. Будь добра, убери с моего стола свой йогурт. И уходи. Оставь меня с моим сепсисом, морфином и подсолнухами.

Она подалась вперед и склонилась надо мной.

– Говнюк мелкий! Ты хоть знаешь, сколько твой брат для тебя сделал? Он уладил все вопросы по больничному в университете. Каждый день общается с представителями профсоюза. Уже из сил выбился. Между прочим, твое начальство считает, что ты им слишком дорого обходишься. Ты уже немолод и работать сейчас не в состоянии.

Интересно, куда запропастился Райнер? Он бы избавил меня от Тессы. Но теперь на обход ко мне приходил другой врач. С тех пор как мне стало лучше. Или хуже. Райнера я уже давненько не видел.

– Я защитил докторскую по психологии мужчин-тиранов, – сказал я, глянув на Тессу сквозь золотистые лепестки подсолнухов. – Начал исследование с отца Сталина, Виссариона Ивановича Джугашвили, также известного как Бесо. Он был довольно известным сапожником. Особенно хорошо ему удавалась национальная грузинская обувь. Но, к несчастью для него, в то время в моду как раз вошли европейские фасоны.

Тесса сняла очки и сунула их в рюкзак.

– Брат оплачивает твои счета.

– И тем не менее я не хочу его видеть.

Тесса поднялась на ноги. Вид у нее был усталый и очень сердитый.

– Передать что-нибудь Мэттью?

Я прикоснулся к голове и зажмурился.

– Ладно, – сказала она. – Скажу, что ты ему очень благодарен.

Она ушла, но мне долго еще слышалось шарканье ее изношенных туфель по полу. Нужно было срочно переместиться в другой мир. К Вальтеру. К Луне, которая танцевала, чтобы справиться с паникой. К фосфоресцирующей женщине, игравшей на виолончели. К космонавту, который вел свой звездолет по поверхности Луны.

Когда я снова открыл глаза, над Юстон-роуд брезжил рассвет. Первым, что я увидел, был стаканчик из-под вишневого йогурта, который Тесса оставила на моем столе. Йогурт оказался просроченным, наверное, она купила его по скидке. Под стаканчиком лежал распечатанный приказ о моем увольнении из университета.

У кровати стоял Райнер.

– Добро пожаловать домой, в Британию. Или вы еще плаваете в озере Эрика Хонеккера?

– Я определенно в Британии, – ответил я, хотя губы мои и не желали шевелиться. – Райнер, меня правда отпустят домой на следующей неделе?

– Кто это вам сказал?

– Медсестра, которая дежурила ночью.

Я подался вперед, сорвал лепесток с одного из подсолнухов и все мял его в пальцах, пока он не превратился в желтую труху. Райнер удивленно взглянул на меня, но возражать не стал. Он приставил стетоскоп к моей груди и начал медленно видоизменяться, превращаясь в Райнера из Восточной Германии.

– Совершенно верно, – заявил он. – Враги повсюду, даже среди ночных медсестер. И каждый готов при любом удобном случае устроить диверсию.

Произнося это, он был сам на себя не похож. Но мне ли судить, ведь я так мало его знал. Он слушал, как бормочет и жалуется мое сердце. А я тем временем думал, что его уши – это новейшие прослушивающие устройства, которые устанавливаются прямо в голову.

Дженнифер спросила, не хочется ли мне чего-нибудь, пока я тут лежу в постели в ожидании некого события. Голос ее доносился ко мне словно сквозь шум воды, монотонный и печальный. Еще я слышал звук собственного дыхания и хруст, с которым сгибался палец на ноге.

– Я бы с удовольствием съел сэндвич с беконом. И принял ванну. И погладил свои рубашки.

Мой ответ удивил ее.

– Я думала, ты пожелаешь чего-нибудь глобального, в мировом масштабе.

– Мне бы хотелось снова начать ходить. Пообщаться с племянниками. Может, увидеть Джека. Райнер говорит, через неделю меня отпустят домой.

Она не ответила. Я решил, что она, наверное, сейчас вытащит свой блокнот и велит мне навестить Джека и племянников, принять ванну и погладить рубашки, а сама будет зарисовывать карандашом все, что я ей опишу.

К лицу прикоснулись ее пальцы.

– Воздух здесь очень сухой, – сказала она и смазала мои губы каким-то кремом.

И верно, они у меня потрескались и болели.

– Да-да, – шепнула она, – размажь его. Вот так.

Склонившись надо мной, она глядела мне прямо в глаза.