Ах, этот запах, этот запах, что это были за духи: нарцисс, ашуха, фул — эгипетский жасмин? Левая рука расстегивала его кируффу, правая стянула с его головы капюшон. Амитасе наваливалась на Иеронима всем своим весом, нужно было подпереться или упасть на подушки. Когда она стянет с него кируффу — что со стилетом? Иероним развернулся передом к левому борту, делая вид, будто запутался в обширном одеянии, что дало ему пару секунд на то, чтобы сорвать ремни и забросить ножны с оружием в собственную лодку, после этого он сразу же вытянулся навзничь под шатром, захватив с собой и Шулиму. Лодки раскачались. Женщина сунула ему в рот два пальца, после чего слизала с них слюну. — Я сдаюсь, — шепнула она, раскрывая его кируффу. По контрасту с черной тканью его тело было практически белым; ее же тело, загорелое, гладкое, под руками опытных текнитесов сомы очищенное от каких-либо недостатков, морщин, животной поросли, казалось раза в два более живым, гораздо более здоровым, сильным, переполненным жаркой энергией, vis vitae. Амитасе ногтями черкнула вниз по его животу, приветственно стиснула начавший набухать член, потом провела пальцами по внутренней поверхности бедер. Иероним обнял женщину, прижал тело к телу, мягкие груди к твердому торсу, дыхание к дыханию. Она глядела ему прямо в глаза, взгляд был ясным, радостным, спокойным. Семь, восемь, девять; нет, нету в ней ни малейшего следа Чернокнижника. — Я не сражаюсь, — шепнул он, — и оружие уже выбросил. — Она раскрыла бедра, Иероним почувствовал на коже теплую влагу. — Склонив голову, она водила пальцем по морщинкам его лица. Он не мог не улыбнуться, морфа ее беззаботности расслабляла его мышцы и выпрямляла мысли. Так кем, кем же была эта женщина?

Иероним обмотал на своей ладони ее сколотые над шеей волосы, сжав пальцы в кулак, дернул, откидвая ее голову. Амитасе застонала.

— Значит, сражаемся, — прошипел он. — Магдалена Леезе, библиотекарша воденбургской академеи. Твоя Зуэя выбросила ее с «Аль-Хавиджи»; в антосе подобного ей ареса я перерезал бы ликот даже самым тупым ножом. Она же открыла там Форму уничтожения настолько сильную, что и до нынешнего времени у меня из-под ногтя не сошла кровь, а этот шрам на лбу видишь?

— Могу порекомендовать тебе хорошего текнитеса сомы.

Иероним дернул резце. Амитасе не сопротивлялась.

— В одной из своих книжек Леезе узнала этот твой лунный ритуал, — продолжал говорить он. — Или, возможно, сама принадлежала к секте?

— Неудача, шанс один на миллиард.

— Неужели тебя не учили: «Не существует никакой неудачи или везения, имеются только слабые и сильные морфы»?

Шулима продолжала улыбаться.

— Моя была сильнее, — ответила она.

— Ты и обо мне так думаешь? Будто бы твоя морфа сильнее? Будто я готов сделать все, чего только захочешь? Так? Скажи тогда, зачем я тебе нужен? Зачем ты тянешь меня на эту джурджу?

— Ты сюда приехал и не знаешь, зачем? Тогда это отвечает на все вопросы о силе.

Она почувствовала, как уходит его эрекция, сморщила брови. Иероним отпустил ей волосы, закрыл глаза.

Тогда она охватила его голову теплыми руками, поцеловала в лоб, в веки, в уста. Он раскрыл губы. Она куснула его за язык.

— Ты приехал сюда, потому что я попросила. Ты желаешь меня, поскольку я хотела, чтобы ты меня желал. Зачем ты мне нужен? Ты — незачем. Мне нужен Иероним Бербелек. И ты приведешь меня к нему. Я хочу того человека, который может плюнуть в лицо Чернокнижнику.

Он был быстрее ее вскрика, повернув ее на подушках и зажимая руки над головой. Полы их кируфф окончательно спутались — дикая смесь черного и белого: как в шелках, так и в телах. Коленом он развел ей ноги, всунул в нее пальцы, Амитасе вскрикнула во второй раз. Сейчас женщина видела над собой хищную птицу, зависшую в воздухе за мгновение перед атакой. Сузившиеся глаза, расширившиеся зрачки, трепещущие ноздри, жилы под кожей. Иероним раздавливал пальцами ее запястья. Он не отводил взгляда от лица Шулимы и когда заметил первый проблеск откровенного страха, хищно оскалился.

Она облизала губы.

— Одним ударом.

Раз.

* * *

Копия самой подробной из всех известных карт Африки, составленной в 1178 году Мазером ибн Кешла по прозвищу Каламус[7], писцом и картографом при дворе Хуратов, после того, как ее развернули, заняла весь хиексовый стол в библиотеке дворца Лотте, свисая с обеих его сторон на мраморный пол. Мазер бен Кешла был первым из земных картографов, открыто пользовавшихся при вычерчивании карт картинками с орбиты. Как и большинство, он подчинялся традиции описания земного шара, введенной еще в Александрийской Эре Филогеном из Гадеса, развившего на практике расчеты из Географики Эратосфена Киренеянина: деление шара на двадцать горизонтальных, параллельных кругов, десять южных и десять северных, отмеряемых от экватора одинаковой угловой величиной. Круги разделялись на десять подкругов каждый, сами они тоже делились на десять, и так далее. Сконструированные вавилонскими астрологами уранометры и постоянно совершенствуемые со времен Гиппарха диоптрии позволяли очень точно определять географическую сумму. Географические разности отмеряли в двадцати листах — десять восточных и десять западных, которые тоже делились затем по десятичной системе. Запад и восток соединялись на линии, пересекающей Гадес. Эратосфен, сравнивая углы падения тени в Александрии и Сиене, вычислил длину окружности Земли: четверть миллиона стадионов. Несмотря на применение самых дорогих цыганских часов, все равно оставались сложности определения географической разности во время путешествий — антосы различных кратистосов по-разному влияли на работу хронометров — потому-то Хураты (явно получив вначале совет от своего кратистоса, Иосифа Справедливого), в конце концов разрешили пользоваться помощью Лунян. Кроме того, Каламус был автором канонических карт Европы и Малой Азии. Он умер, работая с наемным текнитесом над проектом самокопирующегося глобуса; софисты и философы постоянно утверждали, что меканизм такой представляет собой сказочную невозможность.

Пан Бербелек прижал края карты к матовому хиексу пустыми подсвечниками. Высокие окна библиотеки были широко открыты (окна во дворце Летте оставались открытыми из принципа, у большинства из них не было ни стекол, ни ставень), а поскольку они выходили на восток, утреннее солнце вливалось в средину ослепительными каскадами. В саду пели птицы. В какой-то момент через центральное окно влетела желтоперая птаха и присела на старинной фигурке Манат. Пан Бербелек помигнул ей. Птица склонила головку, открыла клюв.

— Семьдесят восемь… пять и пять… по двадцать четыре… — бормотал под нос Ихмет Зайдар, подсчитывая что-то на абаке. Стоявшие у него по бокам Зенон с Абелем, лежа на черной столешнице, водили пальцами по цветастой Африке.

Пан Бербелек обошел стол с другой стороны. Доулос принес поднос со свежими афрагами. Иероним бросил ребятам по одной, а сам разбил скорлупу собственной, ударив по основанию подсвечника.