На балконе свиньи он застал Алитею и эстле Клавдию Верону, дочь эстлоса Марка и эстле Юстины из клана Веронов, которые первыми обратились к Ихмету Зайдару; с ними же отправился и сводный брат эстле Юстины, молодой эстлос Тобиас Ливий. Вероны проживали в Александрии всего лишь полгода, переехав из Рима, и в них еще явно была видна морфа кратистоса Сикстуса, Ливий же, только гостивший в Александрии, остался римлянином до мозга костей.

Алитея с Клавдией сидели на краю палубы, высунув ноги сквозь ячейки предохранительной сетки. Склонившись вперед, чуть ли не вися на сетке, они глядели вниз, между босыми ногами, которыми все время болтали вперед и назад, в идеально совместном ритме. Опять же, обе были в похожих свободных шальварах, с белыми шляпами, сдвинутыми назад, поэтому пан Бербелек яснее увидал делящую их разницу формы. Алитея, уже наполовину эгиптянка, с кожей цвета темного меда, с длинными черными волосами, узкими бедрами, высокими грудями и узким носом. Клавдия Верона держится крепче своей родной морфы: кожа светлая, фигура более полная, плечи пошире, лицо более округлое. Опять же, Клавдия наверняка не ходила через день к самому дорогому текнитесу сомы, чтобы поддаться морфингу, укрепляющему антос Навуходоносора, как делала это Алитея — явно по рекомендации Шулимы. В глазах Иеронима все это было элементом хитроумного плана Шулимы, цель которого состояла в том, чтобы связать Алитею с аресом Моншебе. Мотива ему обнаружить не удавалось, но в данный момент он был готов поверить в величайшее коварство эстле Амитасе. С Марией тоже все так же начиналось…

Пан Бербелек уселся слева от Алитеи, просунув ноги сквозь сплетения сетки. Он тут же почувствовал, как сапоги сползают с ног. Впечатление было совершенно абсурдным, сапоги — прекрасно подогнанные воденбургские сапожки из мягкой кожи с высокими голенищами — не имели никакого права сползать; тем не менее, он чуть ли не повис на ликотовой сетке, поверил только собственным глазам.

Африка проплывала под ними с громадной скоростью, ветер трепал волосы, пытался сорвать шляпы с девушек, свистел в такелаже «Встающего»; шальвары и полы кируффы Иеронима трепетали… Сейчас они летели исключительно благодаря пневматону и громадным лопастям аэростата, вопреки сопротивлявшимся, недвижным массам жаркого воздуха; не было ни малейшего ветерка, который бы нес их с собой. Земля находилась буквально в сотне пусов под товарными мачтами «Встающего». Если бы на их маршруте появилась какая-нибудь возвышенность или исключительно высокое дерево, рассчитывать можно было только на быструю реакцию капитана свиньи. Но земля была плоской, будто стол: тот же самый морфинг Иллеи Жестокой, который оживил и заставил извергаться вулканы, нивелировал почву вокруг гор на расстоянии в тысячи стадионов. Даже в частоте появления акациевых, каобловых и пальмовых рощ, не говоря уже о расположении речек и ручьев, проявлялась какая-то неестественная регулярность, зафиксированное в керосе стремление к порядку — кратиста Иллея должна быть чрезвычайно методичной, прекрасно организованной особой.

Под свиньей промелькнуло несколько деревушек: сборища круглых хижин, чаще всего, спрятавшихся среди деревьев, с несколькими тощими струйками дыма, поднимавшимися прямиком в ослепительно-синее небо. Дикари поднимали черные лица, провожая взглядом мчащийся аэростат. Алитея с Клавдией махали им, но те, скорее всего, ничего не видели по причине яркого солнца.

«Встающий» вполошил несколько стад диких животных: антилоп, газелей, даже небольшую группу элефантов и одичавших огляков. Но чаще всего встречались стада домашнего скота, за которыми следили пастухи негры, сотни, тысячи голов: ховолы, тапалопы, мамули, акапаси, хумие, трисле — все это было морфой Иллеи и ее текнитесов. Вот эти на пролетавшую воздушную свинью практически не реагировали.

Пан Бербелек втянул поглубже в легкие воздух золотой саванны, смакуя запахом дикого антоса. С седьмого века ПУР, с момента изгнания Иллеи, Золотые Царства не имели кратистоса настолько могущественного, чтобы тот охватил их все собственной аурой. По большей части, они все так же оставались под влиянием неосознанных кратистосов, нередко — племенных шаманов, живущих где-то на самой окраине Царств — именно в таких деревушках, над которыми сейчас пролетал «Встающий». Тем не менее, это была уже дикая Африка, оторванная от форм цивилизации. Здесь люди пили кровь, спаривались с дикими животными, живьем сжигали детей, в приступах необъяснимой ярости вырезали целые города, поддавались морфе безымянных божеств, живших до начала времен; люди и не люди — существа, еще более далекие от совершенства.

— Там! — закричала Клавдия, указывая на точку перед носом свиньи, на самой линии горизонта, под разлившимся на половину небосклона Солнцем, на фоне монументальных гор. Оттуда били яркие рефлексы: из-за горизонта восходила жарко блиставшая звезда.

— Ам-Шаса, — заявила Алитея. — Уже подлетаем. Как вы считаете, она и вправду из золота?

— Нужно было слушать господина Шебрека, кладезь всяческой мудрости, — сказал Иероним, невольно поднимая голос, чтобы его услышали за свистом ветра. — Это иллеум, глина, образовавшаяся после смешения пыли, выброшенной здешними вулканами. Из нее выжигают очень стойкую керамику, применяют и при производстве черепицы. Вполне возможно, что и кирпичей… Не знаю, поглядим. Но на солнце, и вправду, блестит как золото.

— Мы же там ненадолго задержимся? Раз уже едем через Золотые Царства…

— Ну, несколько дней, пока всего не организуем и не выберем маршрут. В Садаре имеется шесть или семь подобных городов, возможно, мы заскочим в Ам-Туур, если отправимся прямо на запад. Все зависит от того, какой путь окажется наиболее обещающим: нужно порасспрашивать, собрать сведения у здешних охотников, подкупить шаманов… Может нам удастся зайти в Солиодои поглубже.

— Знакомый моего отца, — вмешалась Клавдия, — застрелил за Сухой летучего змея.

— Змея, — нахмурила брови Алитея. — Это что же? У него были крылья? Как он тогда летал?

— Длиной, как эта вот свинья. Он показывал мне снятую шкуру, она висит у него на стене в зале, вся скрученная спиралями. Пришлось ее прибивать гвоздями, в противном случае, она поднималась в воздух, сама по себе.

— Надеюсь, мне удастся подстрелить что-то подобное. Змея, дракона или гидру… ведь там может быть все, что угодно, так? И привезу домой такой вот трофей…

— Не беспокойся, в Воденбурге любой какоморф произведет впечатление, — сказал пан Бербелек.

— Воденбурге? — Алитея, явно сконфуженная, оглянулась на отца. — После джурджи мы возвращаемся в Неургию?

— Планы были именно такие, — осторожно подбирал слова пан Бербелек. — Александрия, Иберия, а зимой — в Воденбург. А ты какой дом имела в виду? Дворец эстле Лотте?

— Ты мог бы купить какое-нибудь имение. Я же знаю. Ты там ведешь дела — большие деньги, все об этом говорят — с тем эстлосом Ануджабаром, тебе нет смысла возвращаться в Воденбург, эстлос Ньюте наверняка… Что? Почему нет?

— Ты и вправду хотела бы поселиться в Александрии?

— Абель тоже. Можешь сам у него спросить.