Остальные три гампантропа, услыхав писк умирающего побратима, остановились на месте и обратили свои холодные, звериные взгляды на выпрямляющуюся Шулиму. Пан Бербелек успел еще заметить, насколько смолисто-черной кажется в свете Луны кровь на синей юбке Амитасе. Кто-то выскочил из дворца. Гампантропы вновь повернули морды. Почему они не нападают? Женщина на бегу сорвала юбку, чтобы та не мешала двигаться. В руке у нее был обломок шеста, на котором подвешивали цветные фонарики. Чудища прыгнули на нее с трех сторон. Зуэя сделала три быстрых выпада обломком — каждый из которых оказался смертельным. Она отпрыгнула, чтобы трупы, падая, не зацепили ее. Пан Бербелек подтянул левый рукав, стиснул правую руку в кулак и ударил себя в предплечье, стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть. Синяк появился немедленно, абсурдно крупный, темный, кровь проступила через поры. Выходит, Ихмет Зайдар невиновен. Вот кто убил Магдалену Леезе. На площадку вбежали мамелюки с готовыми к выстрелу кераунетами. Пан Бербелек уселся на мокром мраморе фонтана и опустил рукав, пряча кровоточащий стигмат. Отбросив импровизированное оружие, Зуэя подошла к своей госпоже. Шулима дважды ударила ее по щеке. Рабыня опустилась на колени возле трупа четвертого гампатропа и поцеловала руку Амитасе, все время повторяя: — Деспоина, деспоина, деспоина… До сих пор, пан Бербелек никогда не слышал об аресах0-невольниках; ведь это же само по себе было противоречием, как холодный огонь или царь без власти. Даже у кратистосов, даже у Чернокнижника — аресы всегда свободные солдаты. У Зуэи слезы стояли в глазах. Эстле Шулима Амитасе отвернулась и направилась к лестнице, ветер прижал светло-золотые волосы к загорелой спине. Никогда еще пан Бербелек не видел ее столь красивой. Он стиснул кулаки. Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, сорок; нормально.

Анеис Панатакис обнажил стилет.

— Хтонитархотх, Яхветх, Эулама, теперь он обладает душой. Прикасайся только к рукояти, лезвие убивает. Мне пришлось найти действительно безумного демиурга, кузнеца воды, последние дни разложения, тело разливается во вс стороны в черный мор; один он был в состоянии вморфировать яд в металл. Ирга, из жала мантикоры, убивает все живое — прикосновение сжигает кожу, чуть-чуть царапнешь, и яд входит в кровь; если вонзишь глубоко — не выдержит даже кратистос. Избегай воды и ржавчины, эстлос. Держи его на холоде в темноте.

Стилет обладал халдайским лезвием — узкий язык светлого металла, искривленный будто лист хевои, будто язык огня, будто атакующая змея — что однозначно указывало на его предназначение: это было оружие против Формы, но не Материи. Понятное дело, ни в какую магическую чушь пан Бербелек не верил, он с трудом сохранил безразличное выражение на лице, когда Панатакис несколько минут бормотал варварские имена — но даже он должен был признать, что оружие было красивым. Когда он взвешивал его в ладони, по спине прошла дрожь, холодная элегантность вписанной в предмет смерти делала из стилета своеобразное произведение искусства. Демиург не воспользовался какими-либо благородными металлами, драгоценными камнями, он не стал забавляться гравировкой или орнаментами: гладкая сталь, узкий клинок, простая рукоять, круглая головка. Ножны были выполнены из крокодильей кожи. К стилету прилагались три ремня с защелкивающимися пряжками; протянув ремешки сквозь симметричные отверстия ножен, оружие можно было закрепить на поясе, на ноге, на руке. Четвертый ремешок служил безопасности от самого стилета; случайное прикосновение к клинку грозило, самое малое, заражением кожи.

Понятное дело, пан Бербелек не сообщил Панатакису, зачем ему нужно столь смертоносное оружие. Впрочем, он в этом и не нуждался: к купцу он пришел (на сей раз, к нему домой) на следующий же день после приема у эстле Лотте, а вся Александрия говорила исключительно про покушение на Изидора Вула.

— Тихо, говорю Вам, тихо и без свидетелей! — качал головой Анеис, подливая Иерониму вино на травах, оптовыми поставками которого в Хердон он пытался заинтересовать одного из хозяев НИБ. Они сидели на покрытом множеством ковров полу широкого балкона, на высоте пяти этажей над главной улицей Картака, нового индийского квартала. — Вот как убивать следует. А это? Тьфу, полный пшик и оскорбление богов!

— Вул не выходит из дому ни на шаг; теперь нужно настоящий штурм организовывать.

— Ха! Опять же, вопрос: откуда им стало известно, что он вообще появится у эстле Лотте? Причем, с таким опережением, что удалось организовать гамантропов! Не хотел бы я теперь быть в шкуре домашних Вула, уж он теперь не удовлетворится простыми клятвами.

— Говорят, ты вел с ним какие-то дела.

— Больше десятка лет, правда. Я даже надеялся, что он женится на Майе. Может оно и лучше, что ничего из этого не вышло…

— И вс же, это был весьма умный ход, — заметил пан Бербелек, — с этими гампатропами: только они могли проникнуть на участок Лотте без того, чтобы сразу же встревожить ее гампартов. У Лаэтитии их несколько дюжин, уникальная родовая морфа, тут же чувствуют любого чужака. Это было хорошо спланированное покушение; оно просто должно было стать удачным.

— А с другой стороны, сколько в Эгипте текнитесов фауны, способных вывести таких сигоморфов человека и животного? Три? Четыре? А Гипатия никогда не простит нападения на дом своей родственницы.

— Даже если какой-то текнитес и признается, так что? Разводить ему разрешено. А кто покупал у него? Посредник посредника другого посредника. Кто-то из них давно уже попал крокодилам на ужин — и тут след прерывается. Если бы у Изидора был только один враг — дело было бы понятное — но, как я слышал, врагов этих у него столько, что они бесконечно могут перебрасывать подозрения один на другого.

— Святая правда, святая правда, я бы и сам не мог перечислить тех, готовых на убийство за доступ в Кривые Страны; доходы они могут ожидать просто сказочные, хотя, говоря честно, даже и не скажу, на каком основании. Будут и другие убийства, это точно. Но оно всегда так, когда появляется новый рынок, новый товар. Так что, эстлос, как оно вам на вкус?

— Ммм, наверняка привыкнуть можно. Анеис, думаю, мне стоит прикупить какое-нибудь оружие.

— Кераунет?

— Да нет, что-нибудь небольшое, на всякий случай, но что бы с одного удара повалить и бегемота. Стилет… пускай будет стилет.

— Понимаю, понимаю, — закивал головой Панатакис.

И уже через неделю он вручил его Иерониму на том же самом балконе. Договоры, подписанные с Африканской Компанией, обещали Панатакису настолько громадные прибыли, что безопасность пана Бербелека внезапно сделалось для старого фактора более важным, чем безопасность его внучат: человек глядит другому человеку в лицо, человек пожимает другому человеку руку, в то время, как Купеческий Дом не обладает волей, честью, морфой — после смерти эстлоса Бербелека с эстлосом Ануджабаром нужно будет начинать все сначала.

Что же касается первой просьбы Иеронима, тут дела продвигались значительно медленнее. Панатакис высылал пану Бербелеку через своих людей письма с последовательно получаемыми сведениями; правда, их не было много.