– Ты же оставила меня в парке Гроппи.

– Потому что ты не хотел меня.

– Потому что ты сказала, что это убьет твоего мужа.Ведь вот, так и случилось.

– Сначала ты убил меня, ты убил во мне все. Поцелуйменя, пожалуйста. Хватит защищаться. Поцелуй меня и назови меня по имени.

Их тела встретились, вместе с их запахами, в безумномжелании забраться под эту тонкую оболочку плоти языком или зубами, как будтоони могли там ухватиться за характер, за норов и во время слияния выдернуть егопрочь из души партнера раз и навсегда.

Сейчас ее руки не посыпаны тальком, а бедра не смоченырозовой водой.

– Ты думаешь, что ты борец с предрассудками, но это нетак. Ты просто отступаешь от того, что не можешь иметь, или находишь замену.Если тебе что-то не удается, ты отворачиваешься и переключаешься на другоезанятие. Ты неисправим. Сколько женщин у тебя было? Я ушла от тебя, ибо поняла,что не смогу тебя изменить. Иногда ты стоял в комнате такой тихий, такойспокойный и молчал, как будто самым большим предательством по отношению к себебыло приоткрыть еще один лучик, еще один уголочек своего характера.

Мы разговаривали в Пещере Пловцов. Мы были на расстояниивсего двух градусов широты от Куфры, которая могла дать нам безопасность.

Он замолкает и протягивает руку. Караваджо кладет в темнуюладонь таблетку морфия, и она исчезает во рту пациента.

* * *

Я пересек пересохшее озеро и пошел к оазису Куфра, сгораяднем от жары, а ночью замерзая от холода. Геродота я оставил с ней, в пещере. Ачерез три года, в сорок втором, я нес ее тело на руках, словно доспехи рыцаря,к спрятанному самолету.

* * *

В пустыне средства к выживанию спрятаны под землей – пещерытроглодитов, вода, которая прячется в растении, оружие, самолет. На долготе 25,широте 23 я начал копать, разгребая брезент, и постепенно из песка появилсясамолет Мэдокса. Это происходило ночью, но даже в холоде я покрывался потом. Явзял керосиновый фонарь, поднес его к ней и присел рядом. Двое любовников впустыне – под звездным или лунным светом, я уже не помню. Где-то далеко былавойна.

Самолет постепенно вырастал из песка. У меня не было еды, ия обессилел. Брезент был таким тяжелым, что я не мог его выкопать и просторазрезал его.

Утром, поспав часа два, я взял ее на руки и посадил вкабину. Я завел мотор, и тот огласил пустыню своим рокотом. Мы тронулись, азатем заскользили в небо. С опозданием в три года.

* * *

Он молчит. Глаза смотрят в одну точку.

Он теперь видит самолет. Медленно, с усилием машинаотрывается от земли, мотор пропускает обороты, как иголка стежки. Послестольких дней молчания трудно терпеть этот шум. Из ее блузки вылезла веткаакации. Сухая веточка. Сухие косточки. Он смотрит вниз и видит, что горючеенамочило его колени. Как высоко он над землей? Как низко он в небе?

Шасси едва не задевает верхушку пальмы, он направляетсамолет вверх, горючее разливается по сиденью, ее тело соскальзывает. Искра откороткого замыкания попадает на ветку на ее колене, и та загорается. Онперетаскивает любимую обратно на сиденье рядом с собой. Потом толкает обеимируками фонарь кабины, но тот никак не поддается. Начинает бить его, наконецразбивает, и горючее и огонь расплываются вокруг. Как низко он в небе? Онасъеживается – прутики акации, листья, ветви, которые когда-то были руками,обвивавшими его. Она медленно исчезает. Он чувствует на языке вкус морфия. Втемных озерах его глаз отражается Караваджо. Он болтается вверх и вниз, какведро в колодце. Он чувствует, что его лицо в крови. Он летит на прогнившем отстарости самолете, брезентовая обшивка крыльев распарывается на ветру. Они – мертвецы.Как далеко была та пальма? И как давно это было? Он пытается вытащить ноги изразлитого огня, но они тяжелые. Он никак не может вылезти. Он вдруг состарился.Он устал жить без нее. Он не может забыться в ее объятиях и доверить ейохранять его сон. У него никого не осталось. Он измучен не пустыней, аодиночеством. Уже нет Мэдокса. Женщина, которую он любил, превратилась в листьяи ветви, а сквозь разбитое стекло фонаря в кабину заглядывает зияющая пастьнеба пустыни.

Он проскальзывает в ремни пропитанного бензином парашюта ивываливается вниз, но ветер резко швыряет его тело назад. Потом ноги чувствуютудивительную свободу, и он висит в воздухе, яркий, как ангел, не зная, почему,пока не понимает, что горит.

* * *

Хана слышит голоса в комнате английского пациента иостанавливается в коридоре, прислушиваясь.

– Ну, как? – Отлично!

– А теперь я попробую.

– А, великолепно!

– Это самое чудесное из изобретений. – Отличнаянаходка, молодой человек.

* * *

Войдя, она видит, что английский пациент и Кип передают другдругу банку сгущенки. Англичанин подносит банку ко рту и высасывает густуюжидкость. Его лицо сияет, а Кип кажется раздраженным, когда сгущенка не у него.Кип, взглянув па Хану, наклоняется над его постелью, щелкая пальцами пару раз,забирая, наконец, банку из обгоревших рук.

– Мы обнаружили еще одну черту, которая нас сближает.Мы, оказывается, оба любим сгущенку. Я всегда брал ее с собой в моихпутешествиях по Египту, он – в Индии.

– Вы когда-нибудь пробовали бутерброды со сгущенкой? –спрашивает сапер. Хана переводит взгляд с одного на другого. Кип заглядываетвнутрь банки.

– Я принесу еще одну, – говорит он и исчезает.

Хана смотрит на пациента.

– Мы с Кипом, как незаконнорожденные, – родились водной стране, а местом жительства выбрали другую. Всю жизнь пытаемся либовернуться обратно, либо уехать из своей страны насовсем. Хотя Кип этого сейчасне понимает. Вот поэтому мы так хорошо ладим.

В кухне Кип пробивает пару дырок в свежей банке со сгущенкойсвоим ножом, который, как ему кажется, будет теперь использоваться только вмирных целях, и бежит по лестнице в комнату англичанина.

– Вы, наверное, выросли не в Англии, а где-то еще, –говорит он. – Англичане так не пьют сгущенку.

– Вы забываете, молодой человек, что я провел нескольколет в пустыне. И всему научился там. Все, что было у меня важного в жизни,произошло там, в пустыне.

Он улыбается Хане.

– Один кормит меня морфием, другой – сгущенкой. Мыможем разработать сбалансированную диету! – Он поворачивается к Кипу. – Какдолго вы занимаетесь разминированием?

– Пять лет. Сначала нас обучали в Лондоне, потом нашесаперное подразделение обезвреживало неразорвавшиеся бомбы. Потом я оказался вИталии.

– А кто вас обучал?

– Один англичанин в Вулвиче. Его считали странным.

– Такие учителя – самые лучшие. Это не лорд ли Суффолк?Кстати, а мисс Морден там тоже была?