Был мужик — и нет мужика. Всякое про наркома болтали — больше врали, конечно. Но вот про то, что девочку из детского дома Ежовы удочерили и Николай Иванович в ней души не чаял — это Дергачев знал почти точно и верил, что было в этом мужичке и человеческое что-то. А теперь девчушку куда? Наверное, опять в детдом — не повезло малышке…

«Уж мне-то на Ежова грех обижаться, — дымя «беломориной», думал Матвей. — Лейтенанта он мне присвоил. Красную Звезду дал. В тридцать шестом часы за стрельбу подарил. А перед самым снятием, в ноябре тридцать восьмого, «наган» наградной с табличкой приказал вручить. Все честь по чести: «Дергачеву М.Ф. за верность делу партии Ленина — Сталина. Нарком ГКГБ Ежов Н. И.» Все это я честно заслужил-заработал — не сам себе дал, не украл. Надо бы и «наган», и дневник, да и часы сюда, к Марии привезти, спрятать — так оно понадежнее будет… Не станут же они у всех сотрудников награды ежовские отбирать, но все же — лишний раз светиться не стоит!»

Дергачев всю голову сломал, пытаясь разобраться в происходящем в НКВД и во всей стране, — нет, никак не сходилась задачка. Вот, опять в органах новая метла — Берия. Аресты, расстрелы сразу резко пошли на убыль! Многих реабилитировали, кое-кого из лагерей вернули — вон, тех же военных. А перегибы во времена «ежовщины» объяснили просто: мол, враги, пробравшиеся повсюду, посеяли сомнения и с помощью ложных доносов обманули партию — это и привело к арестам невиновных. Все — получается, во всем виноват Ежов. Наворотил дел — разоблачили, расстреляли. Тишь, гладь да божья благодать… А что же сам Сталин? Он ничего не знал, не понимал? Или вел какую-то свою игру в Большие Шахматы?

На этом моменте Матвей неизменно окончательно заходил в тупик. Мучительно искал выход — и не находил. В итоге обозлился и просто плюнул: «Да ты сам подумай, чудак-человек, кто ты, а кто сам товарищ Сталин! Тебе ли разбираться в его мыслях, замыслах и ходах? Это, брат, Большая Игра — нам она не по зубам. На то он и вождь! Да он на сто ходов вперед все видит-просчитывает! И знает, что делает. А ты помалкивай в тряпочку, делай свое дело да с Мангулисом в домино играй. Или в дурака подкидного — самая для вас игра и есть. И мысли всякие из головы лучше выбрось. Не лезь, умник хренов, куда не просят, — целей будешь…»

— Матюша… Матюш, и об чем ты так все думаешь, а? Ну, чисто нарком какой! И куришь без конца — ровно паровоз. Иди завтракать! Я яишенку приготовила, как ты любишь — с салом и с лучком. Рюмочку выпьешь?

— Да нет, какая рюмочка, мне на службу в ночь. — Матвей вздохнул и уселся за стол. Нехотя поковырялся в яичнице, отложил вилку. — Что-то не хочется, извини. Ты мне чайку сделай, хорошо? Покрепче. О чем думаю? Да так, о всяком… Кто я такой, чтоб думать, — и без меня есть кому. Слушай, Маш, я давно спросить хотел: у тебя родственники какие есть? Ну, сестры там или тетка? И чтоб от Москвы подальше, где потише да поспокойнее?

— Так есть — сестра двоюродная во Пскове живет, — позвякивая посудой, удивленно посмотрела на него Мария. — Только мы, почитай, и виделись-то с ней раза два, не больше. Так, одно название, что родня. А тебе-то зачем?

— Да надо. Есть одно дело… Не знаю, как и сказать-то… В общем, Маш, тут такое дело: есть у меня сын. Или дочка.

— Как это, сын или дочка? Что-то не пойму я, — недоуменно вскинула брови Мария. — Ты что, не знаешь, кто у тебя родился? Да ну, разве ж такое бывает?!

— Получается, что бывает. — Матвей, не глядя на женщину, вдруг заторопился, опасаясь, что ему так и не хватит смелости все рассказать: — В общем, года три назад была у меня одна женщина знакомая. Можно сказать, любовь у нас была. А потом ее папашу органы в оборот взяли — вроде как врага народа. Ну, и ее заодно. Хотя она, если хорошенько разобраться, и не виновата была ни в чем. У нас ведь и такое случается…

— Ну, это я знаю. Вон, у нас в продторге бухгалтершу одну посадили за растрату. А она и вовсе ни при чем — там все директор свои махинации крутил! Так он-то, директор, значит, все на нее и свалил. И сидит баба ни за что, а он как жировал, так и жирует, сволочь… Ой, так а что там с дитем-то?

— Да случайно узнал я, что она беременная была. — Матвей поморщился, как от изжоги. — Видел в ее деле справку от врача. Так понимаю, там, в лагере, и родила. Кого — не знаю. Черт, я даже не знаю, в каком лагере срок она отбывает, и вообще — жива ли! Может, и ребенка-то никакого нет… В общем, попробую я узнать про все эти дела. Маш, если вдруг у меня получится ребенка забрать, поможешь, а? Думаю, он сейчас в детдоме для детей врагов народа, есть у нас такие, специальные… Ее спасти от ареста я тогда никак не мог, а ребенок же вовсе ни при чем, так ведь? Сам Сталин как-то сказал, что дети за своих отцов не отвечают.

— Матюша, ну, конечно, чем смогу — помогу. — Мария сочувственно вздохнула и, вытирая о фартук руки, добавила: — Ты же знаешь, — я для тебя все, что скажешь, сделаю! Ты только мне разъясни потом, что делать-то надо будет… Ох, ладно еще родителев сажают, а детишкам-то за что доля такая… Матюш, а ты ее сильно любил? Ну, женщину ту?

— Маш, да какая сейчас разница — любил, не любил, — рассердился Дергачев. — Я тебе про дело толкую, а ты мне про какую-то любовь талдычишь! И что вы, бабы, за народ такой… Запомни раз и навсегда: все, что там было, — давно бурьяном заросло, ясно? И нет у меня никого, нет и быть не может. Кроме тебя, конечно. И это… ты, смотри, языком-то нигде! Поняла?

— Да что ж тут не понять-то, — снова печально вздохнула женщина. — Сам же учил, что язык до Киева не всегда доведет, а к стенке — запросто. Не переживай, да я скорее его откушу, язык этот!

— Так, товарищи, с районами патрулирования разобрались. — Ерохин аккуратно сложил листок и спрятал бумагу в недрах своей полевой сумки. — Инструкции простые: беспорядки пресекать, зачинщиков выявлять и без всякой жалости расстреливать на месте! То же самое касается паникеров, провокаторов и прочей сволочи — с этими тоже, как говорится, по законам военного времени. Все, вольно, разойдись!

Дергачев отыскал взглядом Мангулиса, тоже назначенного старшим одного из патрулей. Капитан, видимо, дополнительно инструктировал своих подчиненных: что-то объяснял, дополняя свою речь короткими взмахами руки. Матвей отбросил окурок и тронул его за плечо: