– Можешь, конечно, – сказал он. – Но с этим лучше не связываться. Клады слишком долго в земле лежат, обрастают корнями. От кладов лучше подальше держаться, ты уж мне поверь…

Грошев замолчал и обернулся к ручью.

Ничего не произошло. Ничего. Ни звука, ни шевеления, ветка не треснула, и не крикнула птица, ничего не изменилось в окружающей природе, но Грошев обернулся.

Синцов почувствовал, как сморщилась кожа головы.

Грошев смотрел на другой берег ручья.

Кусты на противоположном берегу шелохнулись, причем как-то сразу вдруг все, словно это сам берег двинулся, точно не берег это был, а зеленая лапа старинного зверя, уснувшего здесь давным-давно.

– Не дергайся! – прошипел Грошев. – Спокойно!

– Что?

– Замри!

– Что…

– Не дергайся! – прошипел Грошев уже страшно. – Не шевелись!

А Синцову уже и без этого сделалось страшно. До совершеннейшей одури. Зачем они вспоминали этих огневушек-поскакушек, навспоминались…

И все вот и вдруг, и совсем рядом.

– Надо стоять, – повторил Грошев.

– Что это? – прошептал Синцов, сильно спотыкаясь словами.

Ага, язык от страха перестал слушаться, стал тяжелым и ватным, точно зубчик чеснока сжевал, а потом еще запил перечным мексиканским соусом.

Синцов смотрел на кусты и хотел бежать. То есть он не хотел, он неожиданно настолько окоченел от ужаса, что не хотел уже ничего. А тело хотело. Миллионы лет травоядной эволюции вскипятили кровь адреналином и требовали немедленно, вот сию же секунду, бежать, бежать, не разбирая дороги, куда угодно от этого шевеления на другом берегу, дальше, как можно дальше.

И была еще другая эволюция, путь, пройденный охотниками и мясоедами, повелителями огня, коллекционерами волчьих клыков и тигриных лап. И эта эволюция презрительно и холодно говорила, что надо стоять, стоять, жить можно только стоя.

– Медведь, – ответил Грошев. – В прошлом году трех подстрелили, остались еще двое, кажется. Следил, собака, в кустах лежал.

– Нападет? – спросил Синцов.

Он услышал, что Грошев тоже испуган. Но по-другому. Зло испуган. Раздражен. Этот медведь, внезапно объявившийся в кустах, его сильно раздражал. Он нагло вклинился в важное дело и мог помешать, его стоило наказать, Синцов подумал, что если бы у Грошева имелось ружье, он бы начал стрелять, а когда убил бы этого медведя, то даже не сходил бы посмотреть, просто прихлопнул бы, как приставучего желтого комара.

Но ружья у Грошева не было. Да и медведя убить, кажется, не так просто, надо знать, куда, в какую точку стрелять.

– Вряд ли нападет. Уже напал бы. Просто смотрит, интересуется. Надо потихоньку пятиться к Бореньке. Не поворачиваясь спиной. Ясно? Ни в коем случае спиной…

– Ясно.

– Шаг за шагом, шаг за шагом, пошел, пошел!

Синцов стоял, ноги прикипели к земле, наполнились ватой, двинуться не получалось, сильно болел живот. От страха.

– Наглеют мишки, – Грошев старался говорить равнодушным голосом. – К городу стали подходить, людей пугают…

Синцов стоял.

– Что случилось? – спросил Грошев взволнованно…

– Не могу.

– Что?

– Не могу. Не могу ни шагу ступить, точно… Не могу…

Грошев что-то сказал, плохое, Синцов не услышал, потому что продолжал смотреть на кусты. Они больше не шевелились, но зато появился звук. На другом берегу ручья кто-то сердито нюхал воздух.

– Он злится, – сообщил Грошев. – Мы должны испугаться и уйти, но мы не уходим. Сейчас он попробует еще…

– Что попробует?

Но Грошев ответить не успел, потому что медведь уже попробовал. Кусты расступились, и медведь вступил в ручей, хрюкая и разбирая воду кривыми лапами.

Синцов его не узнал. Он видел медведей в цирке, и в зоопарке, и по телевизору, и в энциклопедиях «Я познаю мир», но все другие медведи с этим не стояли и рядом. Этот был огромен, головаст и почему-то черен, с редкими бурыми участками шкуры, велик и, несомненно, не собирался шутить.

Он вышел на середину ручья, глупо и нарочито бестолково ворочая башкой, усиленно делая вид, что не замечает врага, что врага для него не существует, что сейчас он, хозяин черники, ужас пчел и повелитель лягушек, выйдет на берег и наведет должный порядок, нечего тут кому ни попадя ходить, пить чужую воду, топтать чужой песок.

Медведь.

В голове Синцова пронесся набор антимедвежьих мероприятий, вычитанных из книг и увиденных по телевизору.

Неистово стучать в кастрюлю и громко ругать бригадира.

Взбираться на дерево. Только дерево обязательно должно быть сильно ветвистым, потому что по ветвистым бестолковые медведи лазать, кажется, не умеют.

Метод архангельских зверобоев – кинуть медведю шапку, он ее потреплет, разочаруется и направится к охотнику, и тут надо кидать особое устройство – смоляной и веревочный шар, утыканный крупными рыболовными крючками. Медведь пустится трепать шар, увлечется этим болезненным занятием и про охотника забудет.

Наделать в штаны. Где-то Синцов читал, что мишки сильно брезгливые твари и что попало есть не станут. Наделать в штаны и для убедительности притвориться мертвым, медведь побрезгует такой добычей и отправится искать малину или грустить в берлоге.

Все это, однако, прогрохотало как-то сбоку, точно не в голове самого Синцова, а в посторонней далекой голове, Синцов ощутил незнакомое состояние раздвоения личности, словно вот все, что происходило, происходило не с ним, а с посторонним Константином, другим и далеким. Этот посторонний Синцов с юмором отметил, что из всего арсенала средств и методов ему доступен лишь последний – пачкать штаны и прикидываться трупом.

Синцов представил, как он сейчас это совершит…

Наверное, без свидетелей он на это бы отважился. Но в присутствии Грошева осквернять одежду Синцов постеснялся, поэтому просто стоял и смотрел.

– Ну вот, – сказал Грошев. – Вторая стадия…

Что такое вторая стадия, Синцов уже не смог спросить, язык отказал окончательно, Синцов еще немного чувствовал его кончик, ставший остро болезненным, остальная часть была резиновой и чужой.

Медведь рыкнул. Скорее утвердительно. И Синцов окончательно осознал, что перспективы лучезарностью не отличаются. Вторая стадия.

Из-за правого плеча выступил Грошев. Он держал в руке короткую палку или цилиндр, не очень большой, в локоть длиной, оранжевого цвета с белыми английскими буквами, в голове у Синцова промелькнули дурацкие мысли про гиперболоид, про бластер, про лазерные трубки. Сейчас все будет, да, Грошев свернет с гиперболоида крышку и выпустит на свободу неистовство лучистой энергии, вода в ручье вскипит, медведь ошпарится и понесется прочь по лесу, сверкая лопатками и сшибая сухарины.