Заступилась Ка́тюшка.

– Возьми его. Пусть сходит. Старшой как-никак, мужичок в доме. Ребятки спят. И пусть спят. А этот, погляди, дежурит.

– Ты пока ложись. Я позову.

Венька юркнул под одеяло.

Ушла и Ка́тюшка.

Бабушка ещё какое-то время повозилась на кухне, пошурудила угли в печурке и стала собираться, накидывая стёганую телогрейку и укутываясь в тёплый платок.

– Ба, я с тобой!

Венька пулей соскочил со своей большой железной кровати, на которой они спали вместе с бабушкой, и вцепился в Дашенькин подол.

– И я с тобой! – приподнял тут головку с подушки Фимка и сонными глазками обвёл полутёмную комнату.

– Ты спи! Юльку сторожи, – скомандовал Венька и хотел погрозить младшему братишке кулаком, но тот уже спрятался под одеяло.

– Ну, хозяин, пошли. Обувайся скорей. – Дарья протягивает внуку согретые на печке детские валенки. – Шапку давай завяжем, горе ты моё луковое.

Собрались. Бабушка оставила на столе в прихожей мерцающую тусклым жёлтым огоньком керосиновую лампу. Прикрыли дверь. И под лунным холодным светом пошли тропинкой за деревню встречать мамку.

Фимка, прятавшийся под одеялом, как только закрылась дверь, вскочил на ноги. Подбежал к окошку и стал вглядываться в темноту. За окном ничего не увидать. Фимка направился к лампе. Приставил к столу крепкий деревянный стул с круглой спинкой и залез на него. Пристально стал смотреть на дрожащий язычок пламени, облокотившись подбородком на сложенные бабочкой ладошки.

Проснулась Юлька.

– Ба, дай чая!

Юлька уселась и принялась натирать кулачками закрытые глаза.

Фимка юркнул на кухню. Схватил Юлькину чашку. Подставил низенькую табуретку под ноги. Встал на неё и налил из стоящего на краю плиты кофейника, нагибая его, сладкого тёплого чаю.

Юлька, не просыпаясь, сделала два-три глотка и улеглась под одеяло.

Фимка поставил её чашку возле кровати, вернулся к лампе и сказал:

– Знаешь, огонёк, вот приедет папка из командировки и привезёт мне подарок – броневик. Как у Серёжки. Мы будем играть и защищать нашу деревню от фашистов.

За печкой что-то щёлкнуло. Фимка поджал ноги на стул, встал на коленки и лёг на стол лицом к лампе, не сводя с пламени глаз.

– А ещё, огонёк, когда я вырасту через год, я тоже буду встречать мамку. А когда буду большой, стану солдатом. И буду в танке служить, как дядя Валя.

Так, разговаривая с огоньком, Фимка и заснул на столе в свете лампы.

А Венька робко шагал по тропинке за бабушкой, скрипя по снегу валенками, то и дело оглядываясь на тёмные силуэты отдаляющихся деревенских дворов.

Через какое-то время они с бабушкой стояли на краю оврага, пересекающего поле, со стороны которого подошли. На другом краю было кладбище. С той стороны должна была прийти Наталья.

– Мам, ты тут? – вскорости послышался её голос.

– Тут мы! Тут! Я с Венечкой! Подымайся!

Наталья поднималась к ним из чёрной глубины оврага, неся наперевес две тяжёлые сумки. А поднявшись, присела на минутку.

– Ох, наконец прошла этот страх… – проговорила она, махая рукой в сторону кладбища. – Сегодня молоко по талонам выдавали. Вот, несу.

Венька взял из рук матери её дамскую кожаную сумку и бодрым шагом пошёл вперёд.

Следом за заводилой, потряхивая затёкшей в плече рукой, двигалась Наталья. Замыкала отряд Дашенька, приняв на коромысло одну из дочериных сумок.

Венька поднялся на гору и стал приглядываться: нет ли какого огонька в деревне внизу? Нет. Темно.

– Ну, вы идёте там? – спросил он у женщин.

– Идём-идём, – ответила мама.

Часам к двум они вошли в тёплую избу. Наталья взяла спящего Фимку на руки, поцеловала и уложила в кровать. Села перед сном попить с матерью чаю.

А Венька нырнул к стенке в свою кровать и стал ждать бабушку.

Женщины погасили лампу. Улеглись по своим местам.

…Венька сегодня никак не мог заснуть.

– Ба, а ба!

– Чего тебе?

– А ты умрёшь?

– Спи. Чего ерунду спрашиваешь?

– Ну, скажи.

Дашенька вздохнула.

– Умру, конечно.

– А когда?

– Спи! Не возьму тебя больше с собой! Неугомонный какой!

– Ба, я не хочу, чтобы ты умирала.

– Ладно-ладно, спи.

– Я хочу, чтобы ты никогда не умирала.

– Хорошо, спи, буду жить. Не умру.

– Правда?!

– Правда. Усни ты, ради бога…

Венька отвернулся к стене, поковырял пальчиком обои минуту-две и заснул. Уже не первый раз задавал он бабушке этот вопрос…

В зимней ночной тишине спала деревня, укутанная снегом. Очередная серия кинофильма будет следующим вечером. И так же придут к Дашеньке гости, так же дружно будут смотреть кино, судить-рядить о жизни…

* * *

Много лет спустя Вениамин Летов, молодой журналист одной из центральных московских газет, сидел в Доме кино на улице Васильевской, дом 13 в артистическом кафе и брал интервью у знаменитого Робин Гуда, защитника бедных, великолепного стрелка из лука и благородного киношного красавца-разбойника. В конце интервью поинтересовался:

– Последний вопрос. Бывали ли вы когда-нибудь в маленькой подмосковной деревеньке под Рузой?

Робин Гуд улыбнулся. Кивнул бородкой.

– Бывал. С Зоей и Володей туда заезжали. Отдохнуть. Помню, что в поле росла тогда свёкла крупная. Ходили её рвать. Турнепс, кажется, называлась. И ещё – там хозяйка была такая весёлая, тетка Дарья. Песни пела с нами.

Летов поблагодарил актёра за интервью. Попрощался. Вышел на улицу. Уложил диктофон в карман куртки. В этом году месяц назад бабку Дарью схоронили. Прожила она на земле без своего единственного Алёши без малого сорок долгих лет.

Летов потоптался немного на улице, будто что-то ещё припоминая, покурил. Затем бросил вытянутый до фильтра окурок в урну и уверенным шагом отправился к метро.

Была осень… Русская осень. Уже чернела заиленным дном холодная, освободившаяся от летних порослей тины река с зелёной береговой травой. В деревне собирали последний урожай овощей. Широко и обильно висели по садам поздние яблоки.

Полина закрыла дверь избы на висячий замок. Спустилась с ветшающих деревянных ступенек узенького крыльца и оглядела на прощанье теперь уже только свои владения: позади двора сиротливо и пусто лежало выкопанное картофельное поле с разбросанной тут и там упревшей ботвой; в огороде, где за два пролетевших незаметно выходных она успела убрать практически всё. Мозолили только глаз мощные, изъеденные гусеницами капустные стволы с остатками листьев (не хватило-таки времени их повырвать и бросить в компостную кучу), и желтели в разодранном ветром парнике увядшие от октябрьских заморозков огуречные лианы.