соответствуют сегодняшним. Входившие в моду «узкие» платья и округлая линия бедер требовали обязательного ношения корсета. При этом форма корсета меняется, корсет спускается ниже на открывшиеся взгляду бедра, чтобы скорректировать их объем: «В наше время отвечающим требованиям моды считается только плотно подогнанное по фигуре платье, одним словом, облегающее. Добиться же этого можно за счет туго утянутого и низко сидящего на бедрах корсета»971. Лучше просматривающиеся под одеждой контуры тела требуют коррекции и подтяжки, упругость женскому телу по-прежнему придают с помощью специальных фиксирующих предметов одежды. Так появились корсеты с удлиненными боковыми частями, ставшие распространенными начиная с 1890‐х годов: «Корсет должен быть удлиненным, охватывать тело со всех сторон, а упругие вставки необходимо опустить ниже, на бедра»972. Считалось, например, что «великолепие форм» мадам Гранжан, сопрано Парижской оперы, объясняется исключительно тем, что «таковыми их сделал» корсет от мадам Легрен, ее портнихи973; и напротив: жалобы на неказистость форм и линий тела, которые в 1905 году высказала одна женщина в письме в издание «Модный вестник» (Messager des modes), объясняются тем, что «у нее неудачный корсет»974.

Этим же объясняется возникшая вокруг корсета активность. Продолжает расти количество патентов на этот предмет туалета: в начале XX века регистрируется от трех до пяти патентов в месяц975. Вместе с тем корсетов с каждым годом производится все больше: если в 1870 году было продано 1 500 000 корсетов, то в 1900 году их число достигло 6 000 000976. Воспроизводятся старые и появляются новые названия корсетов, указывающие либо на производственную марку, либо на характеристики изделия: например, корсеты «Сирена» были представлены двумя моделями, «Стрекоза» и «Скульптура», ношение которых гарантировало купившей, что ее «фигура будет соответствовать последней моде»977, корсеты «Персефона» «великолепно уменьшают объем бедер»978, а корсеты «Сонакор» отличаются «гигиеничностью»979. Роль корсета оставалась традиционной – во-первых, подчеркнуть поясничный изгиб, что особенно важно, поскольку турнюр для этих целей больше не использовался; во-вторых, заузить бедра, ставшие заметными под одеждой. Иными словами, корсет должен был придать необходимый вид оказавшимся доступными для обозрения анатомическим контурам.

В результате именно это утягивающее приспособление закладывает определенное представление о женском теле, яркой приметой которого становится сильный прогиб в пояснице, нарочитость которого словно компенсирует отсутствие турнюра. На рубеже веков именно этот образ воспроизводится во всех журналах: тело как будто разделено пополам в талии, зауженной в области поясницы и чрезмерно вытянутой в длину. Талия изгибается буквой S, с которой ассоциировался женственный силуэт; вращавшаяся в высших слоях общества Сан-Франциско дама полусвета Нелл Кимбелл в своей книге «Записки из публичного дома» охарактеризовала такой тип силуэта меткой фразой: «утянуто все, кроме груди и зада»980, показав, что в конце века он стал интернациональным. Отсылка к букве «S» часто встречается на иллюстрациях и рисунках того времени, изображающих женский силуэт, например у Менье в 1903 году: «Нижнее и верхнее, или геометрическая модель модной женщины. S как Sylphe»981. В самом начале XX века телесная красота сводилась именно к этому изгибу, утрированному и превратившемуся в символ. Именно он приковывает к себе взгляды прохожих, так, герой одного романа Жоржа Леконта был сражен видом «груди, горделиво возвышающейся над тонкой талией и пышными бедрами»982.

S-образный силуэт – важная примета этого периода, ей интересуются даже антропологи, они убеждены, что «изгибы тела сильнее выражены у смуглых южных народностей»983, и предпринимают попытки выработать систему измерений этих изгибов. Однако ученые вынуждены констатировать, что, пытаясь реализовать этот проект на практике, сталкиваются с существенными трудностями: «Мы находимся лишь в самом начале решения этой задачи»984, – признается Поль Топинар985 в своей монументальной «Антропологии» 1885 года. В конце XIX века методичными исследованиями этой проблемы занялись анатомы. Один из ученых, изучавших «морфологию поясничного изгиба»986, писал, что «у женщин поясничный отдел позвоночника более длинный», выгнутый и «закрытый», чем у мужчин, у которых нижняя часть спины изгибается под углом 155–160 градусов, тогда как у женщин – под углом 140 градусов987. Так у моды появляется научное обоснование.

Непостижимость влечения

В конце XIX века не только очертания тела проступили под одеждой – проявилось эротическое влечение, которое человек способен испытывать к телу. Отныне разрешается не только вызывать физическое влечение, но и признаваться в том, что его испытываешь. Эти изменения отражены в образе заглавной героини романа Золя «Нана»: «Высокая, красивая, пышнотелая»988, она вызывает невероятно сильные, «незнакомые желания»989, даже «помутнение рассудка»990, случавшееся с отдельными ее посетителями, в непосредственной близости от себя наблюдавшими обильную плоть Нана под облегающими «простыми платьями, столь мягкими и тонкими»991. Она была наделена таинственной властью, от нее исходила необыкновенная сила, то самое «нечто»992, чего не может назвать Золя и что преображает красоту: «от нее веяло жизнью, ароматом всемогущей женственности, который пьянил публику»993. К концу века этот тип красоты – красота эротическая – становится широко распространенным, появляется на театральной сцене, в кафешантанах, мюзик-холле, его критерии вырабатываются в гравюре и фотографии994. Эротическая красота царит и в литературе: в описаниях красивой внешности упоминается все тело, наряду с одеждой и манерой держаться. Так, например, в образе юной андалузки, главной героини романа Пьера Луиса «Женщина и паяц» 1898 года, эмоциональность передается за счет экспрессии в «гибком, с удлиненными руками и ногами» теле героини: она «умела улыбаться ногами и изъясняться туловищем»995.

К одним женщинам возникает более сильное влечение, чем к другим, и этот факт, согласно представлениям рассматриваемой эпохи, не объясняется только правильностью черт. Одним из первых к этой теме обратился Золя. Его новаторство в том, что он впервые называет и детально описывает то «лихорадочное желание», которое вызывает Нана у мужчин. Возбуждение сразу приобретает в глазах общества право на существование. Золя описывает влечение во всех подробностях, прослеживает все его трансформации и степени интенсивности, вплоть до конечной стадии – безумия графа Мюффа де Бевиля: «охваченного и одержимого желанием… остаться погруженным в ее плоть навсегда»996. Все это – попытки дать внятное словесное определение скрытой силе сексуального влечения с точки зрения только зарождающейся психологии. Сексуальность выходит из-под запрета, в чувственной сфере появляется раскрепощение, и уже в конце XIX века удовольствие – различные способы его испытывать – становится не только правом, но обязанностью каждого человека: «стремление к чувственным наслаждениям рассматривается как