встречаетесь с кем-нибудь?

– Да, – сухо отвечает она, снова устремляя взгляд на папу, чья фигура кажется теперь меньше на фоне огромной стены синего льда.

Медведь выглядит разочарованным.

– C тем продюсером?

Грету удивляет, что он знает об этом. Хотя перед тем, как сойтись с ней, Люк встречался с крупной звездой реалити-шоу – известной больше по своему аккаунту в инстаграме, чем по чему-то еще, – и в промежутке между этим и впечатляющим взлетом Греты в период отношений с ним они часто становились мишенями для фотографов на вечеринках и случайных папарацци.

Она готова сказать Медведю, что это не его дело, но видит, что рядом маячит женщина с компасом и в руке у нее телефон.

– Простите, но можно я тоже сфотографируюсь с вами? Честно говоря, мне неизвестно, кто вы такая, но думаю, моя дочь вполне может вас знать. Она занимается… – женщина неопределенно машет рукой, – поп-культурой.

И неожиданно для себя Грета улыбается:

– Я музыкант.

– Она рок-звезда, – уточняет Медведь.

Женщина делает снимок, затем с интересом изучает его.

– Прикольно, – пожимает она плечами и идет к своему мужу, который смотрит на ледник в какой-то невероятный бинокль.

Два других каноэ все еще кажутся далекими оранжевыми пятнышками на воде, так что их группа, скучившись, медленно идет по утрамбованному песку и камням. Ледник начинает казаться миражом, и, сколько ни плыви, ни греби, ни иди, до него, похоже, невозможно добраться. Но спустя несколько минут он выглядит уже не таким массивным и более замысловатым, подобным какому-то кондитерскому изделию, хрупкому, как меренга.

Конрад уже почти дошел до него, он кажется совсем крошечным по сравнению с этой громадой. Все остальные следуют за Медведем к противоположному краю ледника, где во льду образовалась некогда небольшая пещера. Но Грета продолжает идти вперед, не отрывая взгляда от Конрада, который останавливается, чтобы вобрать в себя увиденное. Его спасательный жилет по-прежнему туго застегнут, словно он готов в любой момент поспешно вернуться к каноэ, он стоит руки в боки и выглядит одновременно безвозвратно потерянным и наконец-то оказавшимся у себя дома.

Она, приблизившись к нему, откашливается:

– Папа, – говорит она, но ветер относит это ее слово обратно. Тогда она встает рядом с ним и начинает сначала: – Эй.

На этот раз он оборачивается, выражение лица у него непроницаемое.

– Он прекрасен, верно?

Она шарит глазами по льду. Издали он казался чистым и белым, но сейчас она видит, что он исполосован грязью и песком. Однако вблизи синеватый слой под верхним слоем сияет еще ярче, словно эта махина светится изнутри. Размеры ее совершенно ошеломляют: ледяная глыба перед ними – не впечатляющая издалека – оказывается высотой с двухэтажный дом и сверкает под ослепительным солнцем.

У Конрада уходит секунда на то, чтобы ответить.

– Не могу решить, – произносит он, откинув голову, чтобы лучше рассмотреть ледник, – то ли это самое необычное на свете зрелище, то ли самое заурядное. – Он поворачивается к ней: – Это определенно чудо природы, но в то же самое время просто глыба льда, понимаешь меня?

Грета улыбается. Тем временем к берегу причаливает второе каноэ. Порывы ветра доносят до них взволнованные голоса. Остальные члены их группы фотографируются у ледника, и Медведь покорно приседает, чтобы выбрать наилучшие ракурсы.

Грета кивает в их сторону:

– Не нужно ли нам…

Но Конрад ничего не отвечает ей. Вместо этого он подходит к леднику и кладет на лед ладонь. Ледник выглядит как произведение абстрактного искусства, изгибы которого не подчиняются какой-либо логике, а только стекающей по нему ручейками воде, образующей грязные лужи у подножия.

– Послушай, – начинает она, – мне очень жаль…

– Что? – Он поворачивается к ней, его глаза затеняет козырек кепки.

– Я знаю, тебе неприятно, когда меня узнают, – пожимает плечами она.

Он снова смотрит на лед.

– Не все сосредоточено на тебе, сама понимаешь.

– Понимаю, – соглашается она, но затем, после паузы, добавляет: – Но, по справедливости, так очень многое. Особенно для тебя.

Он снова поворачивается к ней:

– И что ты хочешь этим сказать?

– Что у нас с тобой имеются разногласия.

– И?

– И ты любишь выпячивать их.

Он какое-то время молчит, а потом весело улыбается:

– Угрюмым подростком ты мне нравилась больше.

Грета не может не рассмеяться в ответ:

– Это потому, что я не умела тогда справляться со своими чувствами, а просто изливала их в своих ужасных, нервных песнях.

– Которые ты в любое время суток горланила во всю мощь.

– Да ладно, – улыбается она, – тебе придется согласиться с тем, что «Жизнь – дерьмо» – своего рода классика.

Конрад качает головой:

– Для благополучного ребенка из пригорода ты слишком уж много тосковала.

– Но хорошо то, – говорит она, – что я придумала, как выбраться оттуда.

Его лицо тотчас же становится другим. И Грета тотчас же ощетинивается:

– Да, я не сидела целыми днями за столом, – спешит сказать она в свою защиту, – но это не означает, что я бездельничала и не работала изо всех сил.

– Работала изо всех сил? – с презрением переспрашивает он.

– Ага.

– Да ты играешь на гитаре.

Грета сжимает руки в кулаки:

– Да, папа, я играю на гитаре. Каждый божий день. Долгие часы. И я также пишу песни. И исполняю их. Записываю и занимаюсь деловой частью, раскруткой и паблисити, не говоря уж о том, что двести дней в году нахожусь в пути, и…

– Больше не находишься.

Она щурит на него глаза. От холода у нее течет из носа, и она вытирает его тыльной стороной ладони.

– Ты это о чем?

Он пожимает плечами:

– Ты никуда больше не ездишь.

Ее желудок словно завязан узлом, и этот узел становится туже. Она не знала, что он заметил это. Не думала, что он обращает внимание на ее передвижения.

– Я знаю, в последние несколько месяцев ты отменила свои концерты, – продолжает он, перекрикивая сильный ветер, – и отложила гастроли.

Грета с трудом сглатывает:

– И что из этого?

– Да то, – говорит он с приводящим ее в ярость спокойствием, – что если музыка – работа твоей мечты, а ты не выполняешь ее, то чем ты вообще занимаешься?

– Это не… – начинает она, а потом понимает, что не знает, как закончить фразу. – Это… временно. В воскресенье я буду играть на Губернаторском балу. – И, прежде чем он успевает спросить, а что это такое, добавляет: – Это фестиваль. В Нью-Йорке. Очень большой.

Он изучающе смотрит на нее.

– А что будет, – наконец спрашивает он, – если это у тебя тоже получится плохо?

Это ужасно – думать о последнем ее концерте. И в миллион раз хуже слышать об