— Она от меня удаляется, — признался он.

Леффертс улыбнулся и ничего не сказал. Веруй доктор в Бога, он молился бы, чтобы этот процесс не только продолжился, но и ускорился, дабы воспоминания о Флоранс стерлись окончательно, как фотография, подаренная ему Джейсоном после ее смерти и которая из-за некачественного закрепителя быстро пожелтела, а потом изображение и вовсе исчезло.

Тогда он смог бы признаться Джейсону, что Флоранс выскользнула из уз супружества с той же решительностью, непринужденностью и тем же изяществом, что ей были присущи при освобождении от цепей, ремней и веревок, которыми грумы из «Альгамбры» опутывали ее нежное тело.

Именно таким образом она стала любовницей Леффертса и, вне всякого сомнения, многих других.

Поставив перед Леффертсом блюдо с бараньим окороком, чтобы тот нарезал его «с хирургической точностью, так ведь говорят?», Эмили спросила, читает ли он «Стрэнд».

— От случая к случаю, — ответил врач, — но я не отношу себя к его верным читателям. Основную часть времени, отведенного мной для прессы, у меня забирает «Ланцет». А ты, Джейсон? — поинтересовался он, перекладывая на тарелку хозяина два ломтя баранины, настолько безупречно одинаковых по размеру и толщине, что они казались двумя отпечатками с одного негатива.

— Иногда покупаю. Скорее для удовольствия ознакомиться с их зачастую неразрешимыми задачками в рубрике «Головоломки», чем из профессионального интереса.

Джейсон довольно долго надеялся, что журнал купит у него фотографию какой-нибудь престарелой актрисы. Но, похоже, творческая жизнь «маленьких дамочек» была предана забвению задолго до того, как журнал решил отдать дань уважения бывшим звездам в рубрике «Портреты знаменитостей».

Проскользнув за стол, Эмили спросила мужа, не слышал ли он чего-либо о некоем Конан Дойле.

— «Стрэнд» действительно его постоянно публикует, — ответил Джейсон. — Дойл — его неосязаемый капитал.

— Ну а лично тебе это имя о чем-нибудь говорит?

Имя мистера Дойла впервые попалось ему на глаза, когда он находился на пароходе, плененном льдами Гудзона, как раз перед тем, как он решил сойти на берег и отправиться в Нью-Йоркскую больницу подкидыша, чтобы забрать оттуда (вырвать из лап, украсть, если понадобится, похитить или, как говорят в Америке, совершить киднеппинг) маленькую трогательную индианку, которая, превратившись с годами в восхитительную женщину, хотя и насквозь промоченную всеми дождями Англии, теперь спрашивала, знакомо ли ему это имя.

Джейсон прищурился. Да, лакота тысячу раз были правы, когда утверждали, что жизнь человеческая — это круг, конец ее в итоге смыкается с началом. Имя доктора Дойла вызвало в нем целый рой воспоминаний о запахах: угольной пыли и мокрого металла от парохода «Сити оф Пэрис», а потом и многих других, кисловатых, почти уксусных — в каюте, где он был заперт один на один с маленькой девочкой, страдавшей от морской болезни, с посеревшим лицом и обессиленным, как тряпочка, телом; еще вспомнилось рождественское благоухание: аромат цитрусов, утыканных «гвоздиками» сухой гвоздики, кусочками корицы и звездочками бадьяна, потому что именно на Рождество Флоранс сделала ему свой последний подарок — «Ежегодное рождественское приложение журнала «Битонс», которое в тот год опубликовало среди прочего «Этюд в багровых тонах» доктора Дойла, где были слова, которые он помнил до сих пор: «Это твой ребенок?» — «Разумеется, мой! И знаете почему? Потому что я ее спас. И теперь никто не вправе ее у меня отнять: с сегодняшнего дня она для всех — Люси Ферье».

За это время Конан Дойл успел стать самым известным романистом в Англии, автором-символом Соединенного Королевства. К нему уже не обращались: «Здравствуйте, доктор», небрежно приподнимая шляпу, а говорили: «Мое почтение, сэр Артур», и ту же шляпу поднимали высоко (достаточно высоко, чтобы взорам явилась шелковая подкладка, особенно если шляпа куплена в лавке Джеймса Лока на Сент-Джеймс-стрит), а потом медленно опускали, поднося к сердцу и слегка кланяясь, нагибаясь градусов этак на двадцать, дабы засвидетельствовать мэтру свое уважение.

Дойл был произведен королем в рыцари и получил титул «сэр» исключительно потому, что защищал и оправдывал действия английских войск во время Англо-бурской войны. Вряд ли это было лучшим из их деяний — короля и Дойла, подумал Джейсон, который видел фотографии детей, умерших от недоедания в концентрационном лагере «Блумфонтейн» в Оранжевом Свободном Государстве; детей, чьи скелетоподобные фигурки напомнили ему застывшие тела индейцев, уничтоженных в Вундед-Ни, так как, по сути, жертвы мало чем отличались — выжившие, смирившиеся со своей судьбой, и трупы, окаменевшие в их последнем отчаянии: все те же скованность членов и крайняя худоба, нелепая вычурность поз, вывихнутые конечности, хромота, немая мольба и отрешенность взглядов, рахитичные тельца детей, лиловые кровоподтеки, безбрежная белизна замерзших глаз или черные пропасти пустых глазниц.

И тем не менее, когда Конан Дойл решил похоронить своего главного персонажа Шерлока Холмса, чтобы посвятить перо чему-то другому, десятки тысяч англичан продемонстрировали глубокую скорбь, повязав на локти черные траурные повязки.

Не устояв перед наплывом одержимых, желавших сфотографироваться в образе Шерлока Холмса, а потом попытаться выдать себя за исчезнувшего детектива, чтобы добиться должности сыщика в Скотланд-Ярде, Джейсон Фланнери был вынужден заказать миссис Брук долгополую крылатку из клетчатого твида, застегивающуюся спереди на пять пуговиц, и «шляпу охотника за оленями».

У антиквара в Халле ему посчастливилось раздобыть курительную «трубку Шерлока Холмса», более-менее соответствующую тому образу, что сложился у читающей публики. Сам Джейсон предпочитал трубки с изогнутым чубуком, но Дойл нигде не упоминал об этой особенности, так что, похоже, Холмс действительно пользовался прямой трубкой из глины или бриара.

Позже, когда война предоставила англичанам возможность оплакивать потерю собственных близких, более реальных, чем сыщик с Бейкер-стрит, спрос на портреты в костюме Шерлока Холмса снизился, а потом и вовсе иссяк. Тогда Джейсон продал бродячей труппе, значительно потеряв в деньгах, полотнище, используемое им для фона; на ткани был изображен про́клятый замок Баскервилей, который вырисовывался в лунном свете посреди ланд и болот. Если теперь фотограф и облачался в крылатку, то исключительно для работы в саду, да и то в дождь, или для чистки берега Уэлланда. Никто, кроме Тредуэлла, воспринимавшего это как камень в свой огород (не он ли возмущался, сидя в пабе «Ройял Джордж и Батчер», что Фланнери из вредности разгуливает у него под носом в наряде самого замечательного детектива всех времен?), не обращал внимания на то, что он иногда обретал облик Шерлока Холмса. Добавим, что крылатка была заскорузлой от грязи и вся в травяных пятнах, две из пяти пуговиц на ней отсутствовали, а охотничья шляпа лишилась одного «уха».

— Считаешь ли ты мистера Дойла достойным уважения человеком? — спросила Эмили.

— Разумеется, — ответил Джейсон.