такое чувство, Оля, что мы знаем друг друга уже много-много лет. Прости ради бога, за банальность…

– Ты как будто мои мысли читаешь. – Она коснулась его руки.

– Так бывает, когда у людей родственные души. Они могут молчать, ничего не говорить, а им будет спокойно и уютно. Если говорить на языке физики, то мы сейчас в одной амплитуде, и главное, не входить в резонанс.

Оля улыбнулась:

– Начал, как лирик, закончил, как физик. А ты где учился? Сразу и не угадаешь.

– В автодорожном институте.

– Мы ведь совсем ничего не знаем друг о друге, – негромко сказала Ольга.

– Начнем с тебя? – предложил Ваня.

– Нет, давай с тебя!

…А Татьяна тем временем уже нашла послушного и благодарного слушателя. Саня едва успел поведать, откуда он родом и отчего их деревня называется Большая Драгунская, как Танюха тут же перевела разговор в свое русло.

– А ты знаешь, кто перед тобой, товарищ «большой драгун»?

– Не томите душу, прелестная цыганочка, – перешел на иронию Деревянко.

– Не цыганочка, а чистокровная казачка из Новочеркасска, город наш, по секрету тебе скажу, столица донского казачества. В семье нашей мой батька, Прокопий Кузьмич, все о сыне мечтал, чтоб, ясное дело, настоящего казака вырастить. Но бог не дал, и я была очередной пятой по счету дочкой… И матушка тогда сказала, все, хватит! Будем плодить, что ли, пока полгорода не станет в девицах Кореневских! Отец любил меня больше всех остальных сестер. И воспитывать стал как казачонка. Можешь представить, с трёх лет посадил на коня. Обучил боевым приёмам борьбы. Потом, как подросла, дал шашку показал, как рубить лозу. А какой кураж, Санька, срубить пламя свечки али поднять на скаку папаху с земли, проскакать, стоя на коне, на ходу спрыгнуть и снова взлетать в седло. Эх, дали бы мне сейчас коня и шашку… – Мечтательно произнесла Татьяна.

– И кочан капусты, для коня пошинковать, – вставил Деревянко.

– А ты Саня, на коне, хоть знаешь, как ездить?

– Смеешься, что ли? – хмыкнул Деревянко. – Да ты хоть поняла, кто такие драгуны? Кавалеристы!

– Ой, открыл Америку!

– И вот потому, Таня, в нашей Драгунской все мальчишки и девчонки на лошадях ездят. И я тоже…

– И ты тоже? Все ясно с тобой! Скажи, а ты пикой с ходу можешь попасть в чучело врага? А я кидала и попадала. Но это ерунда. А на стреченье, это в народеу нас называли встречу Зимы и Лета, девушки наши наряжались Зимой, а другая – Весной. Между ними начинали борьбу, не всерьез, конечно. Я каждый раз участвовала. И всегда побеждала. И зависимо от того, кто побеждал, судили, будет ли долгой зима или ранней весна. А мне по-разному выпадало: то зима, то лето. Знаешь, как все переживали, когда мне зима доставалась! Молодые казаки тоже борьбой развлекались, в мяч играли, чехарду, бабки… Взрослые казаки в круг соберутся и как начнут песни петь былинные, заслушаешься. А кто и пляшет под балалайку. Ну а старики, заслуженные казаки, все с георгиевскими крестами, усаживались около рундуков, это лестничные площадки, которые на улицу выходили. И всегда перед ними выставляли ендову переваренного касильчатского меда. Выпьют, усы разгладят, эх, любо! Уважали за крепость и за вкус отменный.

– Хорошо, прямо-таки вкусно рассказываешь, ну, как в казацкой станице побывал, – произнес Иван, он, как и все, заслушался рассказом Татьяны.

– А я еще песен наших казацких знаю, – Татьяна откинула рукой кудри с лица, глянула задорно. – Вот если б Сашка подыграл…

И она вдруг запела голосом веселым, озорным и ярким.

Есть вино – пьём вино, нет вина – пьём воду,

Ни за что не променяем казачью моду.

Ни за что не променяем казачью моду,

Сидит девка в терему, ручинки поджавши.

Сидит девка в терему, ручинки поджавши,

Перед ней стоит поляк, фуражечку снявши.

Перед ней стоит поляк, фуражечку снявши,

А я девка не плоха, люблю донского казака…

А Санька мастак, мелодию уловил, и что-то изобразил похожее на последнем куплете. Татьяна не похвалила, неожиданно дала ему листок и карандаш, влет продиктовала первый куплет и сказала:

– Подбери мелодию, Саша. Мы с тобой такой дуэт можем сделать!

Деревянко сложил листок и сунул его в карман:

– Вот уже получил домашнее задание…

Родин оценил интригу ситуации:

– В острой конкуренции у граммофона есть все шансы с треском проиграть живой музыке.

– Мы еще повоюем! – сказал Юра, поставил старинный вальс «Амурские волны» и решительно сделал предложение на танец Татьяне.

Таня удивленно вскинула очи, положительно ей сегодня везло на веселые маленькие события, подала руку. Юрка с готовностью подал свою ладошку, почувствовав, как затрепетало его сердце.

– Пойдем на улицу, – предложила Оля и, кивнув в сторону закружившейся в вихре вальса парочке, добавила: – Здесь, кажется, все в порядке.

Навстречу им в избу вошел Прохудейкин, от былой обиды на его лице не осталось и следа, он даже улыбался каким-то своим мыслям.

– Какой чистейший воздух, ребята! – воскликнул Роман. – Просто не надышаться!

Они посторонились, пропустив старшего лейтенанта. Ночь сразу обступила, и даже после неяркого света керосиновой лампы несколько мгновений Оля и Иван ничего не видели. Вокруг – ни огонька: жесточайший режим светомаскировки. Поодаль – темный прямоугольник одной из штабных палаток. И потом, как нехотя, проявились очертания могучего под небо дуба, вдруг тревожно зашелестевшего оставшейся листвой. А на небесах, в бездонной вселенной, сияли мириады звезд, вечные спутники странников.

– Какая тихая и таинственная тут деревенская природа, как у Гоголя в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», – шёпотом произнесла Оля.

Иван осмотрелся, вдруг поймав себя на мысли, что ищет свой танк, и рассмеялся.

– Что-то смешное вспомнил?

– Представляешь, Оля, свою боевую машину потерял! Вот сила привычки: вышел из дома, сразу – в танк. Роднее нет существа, особенно в бою.

– У меня тоже на войне появились другие привычки, – усмехнулась Оля. – Могу засыпать стоя, под грохот бомбежки, могу в несколько секунд расправиться с котелком каши… Девчонкам на войне всегда труднее, чем мужчинам. Но даже под свистом пуль я всегда найду время, чтобы привести себя в порядок… Хуже некуда видеть, как человек, особенно девчонка, на глазах опускается…

– Ты совершенно права, Олечка, – он обнял ее, потому что почувствовал, сейчас, прямо на его глазах будет замерзать. – А на передовой, когда из человека уходит энергия, он перестает чувствовать опасность. У нас в роте, не в моем взводе, был радист-пулеметчик, фамилию уже не припомню… Ну, в народе у нас как привычно считать: танкист – лицо