Люди вываливались наружу, бежали подальше от смрадного дыма. Кто-то катался по земле, исходя надрывным кашлем. Кому-то сломали ногу, отдавили руку, грудную клетку. Бедняга спешил отползти подальше, пока ему не расплющили голову.

В лагере воцарился переполох. Автоматчики бегали туда-сюда, зачем-то стреляли в небо. Они сгоняли людей к котельной, чтобы под шумок кто-нибудь не убежал.

Баки с водой примыкали к бараку. Об этом кто-то позаботился при строительстве объекта. Но в панике о них сперва никто не вспомнил. Потом все-таки включился генератор, заработала помпа, хлынула вода из мощного рукава, который приходилось держать втроем. Забегали заключенные с ведрами под присмотром взбудораженных автоматчиков. Людям сравнительно быстро удалось погасить огонь.

Примчался взбешенный Шаховский. Он приказал охране загнать заключенных в вестибюль здания администрации, стал выяснять причины и обстоятельства такой беды.

Территорию лагеря заволокло прогорклым дымом. Дерево, залитое водой, источало пронзительную гарь.

Разрушения, как ни странно, носили локальный характер. Казарма уцелела, не считая выбитого окна и поврежденного оконного переплета. Выгорела комната охраны, стены в коридоре превратились в головешки, обуглился потолок. Ничего катастрофичного, все вполне можно исправить.

Но Шаховский был вылитым демоном. Его гнев сегодня направлялся в другую сторону. Очень кстати для заключенных выяснилось, что они тут не при делах. Во всем виновна охрана барака.

Причина пожара была определена предельно точно: закусывать надо! Все трое хорошо выпили, когда барак отошел ко сну, немного повздорили, потом уснули. Вспыхнула кушетка, на которой остался непогашенный окурок. Огонь перекинулся на стены, вырвался в коридор.

Разбор полетов протекал шумно. Носился злой, как барракуда, Радзюк, потрясал кулаками под носом подчиненных. Все трое виновников торжества – Ефрем, Крысич и Бегемот – стояли, понурившись, перед мечущим молнии начальством и осоловело вращали глазами. Они еще не протрезвели. Радзюк отобрал у охранников оружие, от всей души награждал их смачными оплеухами.

– Всех разжаловать! – приказал Шаховский. – И отправить в барак, который они охраняли. Наказание бессрочное, пока не поумнеют. Охранники попадали на колени. Мол, пощадите, пан Шаховский, за что? Будьте человеком, мы все возместим, отслужим верой и правдой.

Но начальство уже спустило на них свору собак. Этим псам было безразлично, кого рвать – заключенных или своих вчерашних товарищей.

В разгар бардака в лагерь прибыла на своем «Ниссане» Галина Петровна Волчихина. Она наблюдала за происходящим с ироничной улыбкой, затем вошла в здание администрации, отыскала глазами Алексея и уставилась на него.

Мурашки побежали по спине Корнилова, дыхание куда-то запало. Не угасла еще в этой мегере жажда мщения? Что она может предпринять, учитывая, что с Шаховским у нее не очень дружественные отношения?

На работу в этот день заключенные отправились с опозданием. Опять похолодало, с неба сыпала ледяная крошка. Болотная жижа на участке за ночь покрылась коркой льда и оттаяла только к полудню.

– Скоро морозы придут, – со вздохом проговорил Бортник. – Здесь зима, конечно, не особо суровая, но иногда бывает холодно и снежно. По закону подлости в этом году именно так и случится.

Этот парень с каждым днем становился мрачнее, превращался в собственную тень. Он мог часами не говорить ни слова, пребывал в собственном мире.

Вечером утомленных рабочих поджидал сюрприз. В бараке трудилась бригада столяров и плотников. Видимо, их привезли сюда из ближайшего населенного пункта. Они свежим брусом упрочняли потолок, меняли перегородки, половое покрытие. Обгорелые стены частично разобрали, установили распорки. Подъехал самосвал, вывалил стол, стулья, полуразвалившийся диван. Электрики на скорую руку тянули проводку.

В бараке мужики увидели троицу бывших охранников. Эти подонки, избитые своими же товарищами, в заношенном тряпье, в фуфайках с торчащими клоками ваты, жались в кучку и угрюмо смотрели на людей, заполняющих барак.

Той же ночью вся эта компания была избита до потери пульса.

Алексей проснулся и равнодушно слушал, как озлобленные работяги месят в жидкую кашу своих недавних мучителей. Мужики навалились на них толпой, душили, разбивали лица. Те даже не могли позвать на помощь. Звенел металл. Кого-то колотили лбом о дужку кровати. Какое же это наслаждение для измученных, павших духом людей!

Алексей не вставал. Желание примкнуть к избиению у него почему-то отсутствовало. Рядом ворочался, кряхтел Бортник. Он ворчал, что с таким звуковым сопровождением невозможно уснуть.

Не меньше половины арестантов принимали участие в бойне. Каждый считал своим долгом хоть раз врезать недавним обидчикам.

– Все, братва, хватит с них на сегодня, – прохрипел кто-то. – Пусть эти вурдалаки завтра поработают. Не допустим, чтобы они в больницу слегли. Давайте вечером продолжим.

Анархия продолжалась недолго. Уже к утру в бараке появилась новая охрана. Три лютых головореза с решительным отсутствием интеллекта на злобных рожах. К моменту побудки они ходили по рядам и награждали заспанную публику ударами плетей. Это было что-то новенькое. Автоматы у них тоже имелись, но пока без дела болтались за спинами.

– Строиться в проходе! – прорычал Радзюк.

Он обходил неровную шеренгу работяг, неласково поедал их глазами. Люди привычно смотрели в пол.

Опальные охранники стояли вместе со всеми, для чего им потребовались нешуточные усилия. На них живого места не было. Избитые, опущенные, они шатались, как неваляшки. Лица этих героев превратились в синяки, опухли, цвели фингалами и гематомами. С первого взгляда невозможно было понять, кто есть кто.

Такая картина Радзюка не впечатлила и ярости ему не добавила. Подобный поворот событий вполне предугадывался. Эти ребята его даже позабавили. Как же стремительно может меняться человеческий статус!

– Что, паразиты, хорошо погуляли? – процедил Радзюк. – А теперь придется как следует поработать и не дай вам бог нарушить режим. Прошу любить и жаловать: господа Железнов, Городец и Опанасенко – ваши новые надзиратели и родные отцы, которым вы обязаны беспрекословно повиноваться. Есть вопросы? – Радзюк оскалился, обвел глазами шеренгу.

Таковых ни у кого не было. Печальна участь вопрошающего.

Новые охранники лезли из кожи, чтобы угодить начальству. Удары плетьми не наносили непоправимых увечий, в отличие от работы прикладами, но отдавались жуткой болью. Они сыпались безостановочно, подгоняли арестантов, убедительно напоминали, что никакие они не люди, а стадо.

Ржал приземистый, заросший щетиной Городец, вылитый кабан с маленькими глазками и приплюснутым носом. Лупцевал отстающих жилистый обладатель мучнистой физиономии Опанасенко, крыл работяг последними украинскими словами. У надзирателя Железнова было относительно человеческое лицо, но замашки совершенно скотские.