было задумано и придумано изначально. Ну а сам же он — никогда не будет этим давить и выдавливать, продавливать… Как и выезжать же на этом. Так и стало! Ему и его как это не прельщало, так и не прельщает же до сих пор… Да! И пусть никак и не помогало. Но и не мешало! И пусть он так же никак не пользовался этим. Но и не боролся же с этим. Ведь и заранее знал, понимал, что это бесполезно и это просто надо принять… как данность. Как и то, что… он просто чуть более талантлив. Чуть-чуть… На капельку! На самую крохотную капелюшечку… Ну и чуть более и долее — живуч. Все! Все же остальные примочки и приложения, плюшки… в дополнениях и дополнении же к основному приложению… проходили мимо него. Даже — не по касательной. Просто: мимо! Не цепляя и не цепляясь… Хоть и целясь. И будто бы специально промахиваясь. Или, как и все, не будто?

И хотелось бы сказать: «Так и проходила его жизнь». Ну, и максимум еще затем — смерть. Но приходится говорить: проходили и дни! Светлые… До наступления же и темной ночи! Шел в школу — по дороге рисовал. Шел после школы — опять же рисовал. Когда был вне школы… прогуливая и сбегая иногда… тоже рисовал! Пока же однажды… очутившись не в то время и не в том месте… «Разрисованный прилавок раз. Разрисованный прилавок… два»… и не вспомнив же в одночасье, что чистое, не смешанное ни с чем, как и никем же еще не испорченное нутро… и сама же поверх него плоть… ценилось куда больше и дороже, а и тем более когда оно и само же буквально в руки плыло… сам не очутился почти и на том же самом все прилавке! Поначалу же лишь еще думая, что попался в очередной же раз на жареном и за своим же все бесчинным занятием… И что только подумает же вновь над своим поведением до прихода за ним родителей и его отпустят! Но потом же и вдруг понимая, что все так просто для него уже самого не закончится… И что его же так же просто больше не отпустят… Да и ладно бы уже — только так! А и, чего уж хуже, попытаются сбыть… продать! И все вдруг разом и сразу же в- и стало на свои места! Но и жаль же лишь только — не вернулось и на круги же своя. Не говоря уж и о том, что и Александр-то еще и сам пророчил ему прекрасное будущее… и даже по итогу случившегося-произошедшего с ним… в написании картин! Но куда уж там и… картины? Да и тем более — не из-за несовпадения несовпадающего! Где кисти и искусство, а где баллончики и творчество? Где улица и скорость… написание фактически и на время… да и на ту же самую прыть… игра, интерес и спорт… проверка на вшивость, адреналин и азарт… эндорфины… а где тепло и уют, домашний очаг… и не только ведь минуты, а там и секунды, часы и дни… месяцы и годы, века… ваяй ж — не хочу!

Не хочу! То есть: не хотел. И бросил все и… сразу. Но и не из-за полного же несовпадения взглядов… Точно — не поэтому. Да и далеко, глубоко же… не из-за этого. Просто… в какой-то момент… а и точнее же во вполне определенный и единый, единственный момент в его-своей еще пока недолгой пережизни-недосмерти… все перевернулось с ног на голову, буквально же, и он перестал меняться, расти и… во всех же смыслах. Ну а после чего еще и запретил же это сам и самому же себе… всячески! Но и хоть по правилу же все — телесно. Взяв и за то же самое исключение ему, как и в противовес разве что и все свое же — душевное! И начал, как и продолжил же вымещать себя… уже далеко же внутреннего и так же, такого же глубоко забитого… лишь в текст своих же стихов и песен… в музыку! Да… Так бывает, когда внешнее окончательно приедается и начинает отдаваться болью даже еще и внутреннего, так уже и накладываясь затем на нее, текст и… под бит, болью воспоминаний же об и самой же прошлой жизни, которую он так и не увидел больше: ни в оттенках, ни в отзвуках… ни в настоящем, ни в будущем… Не хотел — и не ведал! Да и просто ведь изначально: не знал. Не знал — а нужен ли он теперь и… такой? Стоит ли это все того? И надо ли… хоть кому?.. И последнее же уже не крайнее свое-его собственное творение на тему — так и осталось же его собственным штампом, грифом и гербом, клеймом и… неожиданно скорее даже и для него же самого, чем и для остальных… крестом. В вечность и… бесконечность. На стене же и в его же собственной комнате, за кроватью! В виде граффити и… мелом. Белым мелом и на черной стене! Без шуток и анекдотов. Как воспоминание и… фото. А еще… переводилка. Но и даже скорее — не под копирку! Как попытка на и… лишь размытый контур. Без наполнения-заполнения его… Где лишь только — образы троих, мужчины, женщины и ребенка, матери, отца и сына: с взрослыми в обнимку и третьим же у них на руках! Без каких-либо черт тел и деталей одежд… В полном же и будто расфокусе… Где и разве что по росту, телосложениям и прическам — можно было различить: кто есть кто!

Будто! Да… Ведь и если бы он только копнул поглубже… в себя и… в принципе… он бы вспомнил… скорее всего. Да и, чего уж там, точно! Смог бы и воспроизвести так же… Не говоря уж и о том, что его ситуация была… не из самых худших. И вообще же: не худшая. Да и хоть беря, хоть нет в расчет ее последний момент! Но он нарочно, просто специально же не делал этого, как и не вспоминал, ведь и не забывал: помнил чтобы не было больнее. И чтобы… не сорваться. Окончательно и… Не броситься искать! Не потому что не найдет… Найдет! И весь же этот его