Коллективизация, как показывают примеры «Новой Зари» и Абагайтуя, стала другим названием процессов насильственного переселения, изгнания и деномадизации потенциально нелояльных жителей исчезающего фронтира. Численность населения советского берега Аргуни в эти годы драматически сократилась. Абагайтуй, например, между 1912 и 1935 годами потерял треть всех жителей[458]. Москва до определенной степени преуспела в укрощении кочевников и казаков. Подозрительные для власти люди бежали или были выселены, жители степи перестали переходить границу. Таким образом, даже незавершенная в 1930-х годах коллективизация стала основным инструментом установления центральной власти на периферии, а значит и над государственными границами.

Несмотря на китаизацию, автохтонные народы Хулун-Буира вели традиционный образ жизни вплоть до поражения Японии в августе 1945 года. Коллективизация в Хулун-Буире началась с экспроприаций и создания народных коммун в первые годы существования коммунистического Китая (мы увидим это в главе 6). Границы же Советского Союза и Монгольской Народной Республики к этому времени были плотно закрыты и не играли никакой роли в судьбе кочевников. Эмиграция для них тогда уже не была вариантом.

СЕЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ В ЭМИГРАЦИИ: РУССКАЯ ДИАСПОРА В ТРЕХРЕЧЬЕ

Подобно кочевым монголам, пересекавшим границу, выпасывая скот, казаки на Аргуни занимались сельским хозяйством на обоих берегах пограничной реки. В конце века плодородные земли долин Трехречья привлекали членов Забайкальского казачьего войска русского берега Аргуни. Обретение Хулун-Буиром независимости в 1912 году, которое обсуждалось в предыдущей главе, позволило русским договориться с местными властями о более благоприятных условиях межграничной сельскохозяйственной деятельности. Слабость местной власти в Хайларе, контролирующей Хулун-Буир в 1912–1915 годах, ее зависимость от России, а также более гибкое понимание монголами землевладения, позволили русским жителям фронтира впервые приобрести стабильные права в этих землях. В 1914 году контролируемое монголами хулун-буирское правительство под давлением российского вице-консульства в Хайларе согласилось дать российским подданным право аренды земли под растениеводство и огородничество. Соглашение предоставило россиянам право аренды земли на срок до двенадцати лет – именно такой период времени российские власти считали достаточным для того, чтобы окупить вложения. Вопреки предыдущим договоренностям, русским также разрешалось возводить постоянные постройки на арендованной земле. Площадь территории, на которой русские могли теперь арендовать землю, была беспрецедентно большой. Русские также получили для возделывания некоторые наиболее привлекательные в Хулун-Буире земли. На север от Староцурухайтуя территория простиралась до пятидесяти километров вглубь от Аргуни и включала оба берега реки Хайлар, а также территории, прилегающие к КВЖД[459].

Ил. 13. Группа фермеров с телегами пересекает Аргунь на пароме 2 июля 1929 года. Зимой местные жители переправлялись через замерзшую реку на санях. Советско-китайский вооруженный конфликт и милитаризация границы сделают такие переправки опасными и почти невозможными всего лишь через несколько недель после того, как была сделана эта фотография (публикуется с разрешения University of Cambridge Museum of Archaeology & Anthropology; N.22060.LIN)

Самоуправление Хулун-Буира оказалось кратким, но его завершение не означало ликвидацию русских сельских поселений на китайском берегу. Аренда казаками пастбищ и орошаемых земель продолжилась и после того, как китайцы вернули полный контроль над Хулун-Буиром в 1920 году. В середине 1920-х годов сотни советских граждан все еще занимались сельским хозяйством на участках за Аргунью. Возникавшие вокруг этого споры напоминали споры прошлого. Казаки платили мало или не платили вовсе. В ответ китайские власти забирали их скот и зерно и иногда арестовывали недобросовестных арендаторов. Органы советской власти со своей стороны искали пути решения проблемы. Местные власти знали о дефиците земли и отстаивали старые практики межграничного землепользования. Органы безопасности, в свою очередь, выступали за единую для всех политику ограничительного пограничного контроля, переход границы только на установленных пропускных пунктах, ужесточение требований для разрешения охоты, фермерства и рыболовства на китайском берегу – меры, направленные на усиление экономического и политического контроля над границей. В конце концов не политика китайского государства, а ужесточающийся режим советского пограничного контроля урезал практику межграничного казацкого сельского хозяйства[460].

Однако Москва не добилась полного прекращения старых практик. Революция, Гражданская война и коллективизация обеспечили китайский берег Аргуни новыми переселенцами из Забайкалья. Новые иммигранты, многим из которых нужно было просто переправиться через Аргунь, поселились там, где они могли физически видеть оставленные ими дома. Они продолжили заниматься фермерством и охотой на хорошо знакомых им землях. В отличие от кочевых диаспор, сформированных внутри советско-китайского пограничного региона, и русской эмиграции в Харбине, миграция русских казаков осталась локальной. Однако на этот раз они уже не вернулись после сбора урожая в родные деревни на российском берегу. Эти люди стали политическими беженцами и не могли возвратиться в советскую Россию под страхом смерти. Многие казаки поддержали белую армию атамана Семенова, поэтому для нового советского государства они были врагами. Аргунь больше не связывала два берега, а разделяла их, а дельта Трехречья превратилась в сельскую казачью диаспору в Китае. Ирония истории заключается в том, что казаки нашли убежище там, где не так давно китайцы сжигали русские деревянные избы и землянки.

Казацкая эмиграция через Аргунь может быть разделена на четыре фазы. Первая волна беженцев перешла реку в связи с событиями Первой мировой войны и не была эмигрантской в общепринятом понимании. Некоторые казаки использовали эти пастбища на китайском берегу в течение нескольких поколений, здесь они заготавливали сено на зиму, и в этот раз они просто не вернулись в свои родные казацкие селения на российском берегу. Вторая волна эмигрантов состояла в основном из более зажиточных казаков Восточного Забайкалья, бежавших во время Гражданской войны. Они надеялись скоро оказаться на родине, поэтому сначала разместились во временном жилье – простых землянках. Так называемые «тридцатники» составили третью крупнейшую волну. Эти эмигранты – русские казаки и крестьяне, бежавшие во время коллективизации, опасаясь расказачивания. Примерно в это же время уступающая по численности группа потерявших работу сотрудников КВЖД из Харбина и других поселений в железнодорожной зоне также переселилась в этот регион. Сельская русская диаспора выросла с 2130 в 1927 году до 5519 в 1933-м и составила примерно 11 тыс. человек, или более 80 % всего населения Трехречья, в 1945 году[461].

Драгоценка, благодаря ее центральному расположению и грунтовой дороге, связывающей ее с Хайларом, стала важнейшим населенным пунктом в регионе. В период Маньчжоу-го ее население резко возросло: в 1933 году оно начитывало 450 человек, а в 1944 году выросло примерно до трех тысяч, при этом половину населения составляли русские, тысяча человек китайцев и пятьсот японцев. В 1930-х годах «И. Я. Чурин и Ко», «Хаяси канэ» и другие торговые дома открыли здесь свои отделения. В деревне имелись электростанция, завод по переработке растительных масел, молокозавод, седельники, сыромятня, кожевенная мануфактура, автомеханик, почтовое и телеграфное отделение и банк[462]. Драгоценка сильно выделялась этой инфраструктурой на фоне двадцати одного казацкого поселения. Безмятежные дома из лиственницы, обрамляющие широкие улицы, почти такие же, как в традиционных селениях на забайкальском берегу Аргуни. Русские Трехречья сохранили дореволюционную веру и мораль, носили традиционную для забайкальских казаков одежду, а православная церковь до сих пор играла здесь важнейшую роль в жизни людей[463]. Казалось, эти деревни выпали из времени.

Ил. 14. Русская учительница в деревне Дубовой в Трехречье, июль 1932 года. Отец ребенка – китаец. Смешанные браки, чаще всего между китайскими мигрантами и местными казачками, были обычным делом в Приаргунье (публикуется с разрешения University of Cambridge Museum of Archaeology & Anthropology; N.81225.LIN)

Приезжим казалось, что село было волшебным образом перенесено в Китай и поэтому сохранило свою идентичность и традиционный русский образ жизни, исчезнувший в советском пограничье после коллективизации. Советский ученый, приехавший в регион в конце 1940-х годов, описал свой опыт как путешествие в прошлое: «Жизнь здесь почти ничем не отличается от жизни в глухих забайкальских деревнях времен Российской империи. Этот район Барги на советского человека производит впечатление какого-то музейного заповедника»[464].

Однако такая идиллическая картина была иллюзией, попыткой задержать уходящую с обоих берегов Аргуни эпоху.