Уже к началу 1920-х годов, когда Китай вернул полный контроль над Хулун-Буиром, русские поселенцы столкнулись с ограничительной политикой. Маньчжурское военное правительство к этому времени уже назначило ханьских чиновников управлять регионом. Тогда русские поселенцы впервые должны были пройти процесс регистрации. Россияне Трехречья были включены в китайскую паспортную систему, чтобы ограничить любое экстерриториальное вхождение на китайскую территорию. Налоговое бремя также неуклонно росло. Налог на лошадей, например, вырос почти в четыре раза с 1921 по 1929 год. Российские эмигранты теперь подпадали под китайскую судебную систему или, по крайней мере, так они воспринимали китайские суды всякий раз, когда слушалось дело между русским и китайцем. Свобода вероисповедания также все больше ограничивалась. Среди прочего китайские власти запретили празднование православных праздников. Политические меры распространились даже на такие значимые фигуры, как Харбинский митрополит Мефодий, который был арестован во время визита в Трехречье. Русские считали, что целью этой политики было выдворение их из Трехречья обратно на советский берег реки[465].

Сопротивление этой политике означало для эмигрантов жизнь в изоляции, продолжительные разлуки с семьями на другом берегу Аргуни. Жители Трехречья оказались посреди перекрестного огня, когда Советский Союз столкнулся с режимом маньчжурских военачальников и Маньчжоу-го. Некоторые казаки воевали на стороне Семенова, этот и другие факторы в будущем приведут к их стигматизации.

Когда большевики укрепили власть в Забайкалье к концу 1920-х годов, возможности взаимодействия между русскими и китайцами на аргунском фронтире сузились. Проницаемая граница была неприемлема для советской власти, потому что плановая экономика основывалась на автаркии и не могла принять неформальную торговлю. Контроль экономических и коммерческих операций был, однако, только одним из способов подчинения пограничья. Большевики стремились создать новую форму государства, которое предполагало другую форму пограничного общества. Этот проект требовал преданных людей в сплоченном национальном государстве, объединенных в стремлении построить коммунизм. Кочевники и казаки, вовлеченные в земледелие в пограничье, были равнодушны к марксистской теории и современному пониманию границы и представляли собой потенциальную опасность для советской идеологии и экономики. Несмотря на то что процесс укрощения коренных жителей пограничья начался до 1917 года, советское государство установило контроль над религиозными практиками и образом жизни людей более решительно и комплексно, чем это делал царский режим.

Многие аргунские казаки и забайкальские буряты в результате этого были вытолкнуты в эмиграцию. После Русской революции большая часть казаков осталась на китайском берегу реки в давно знакомых районах. Там они строили свои новые дома в тех местах, где раньше китайцы запрещали им заготавливать корма на зиму. Сейчас, однако, большевики не позволили им вернуться в родные деревни на советской стороне. Возникновение этой небольшой сельской диаспоры убеждает нас в том, что граница стала неоспоримой реальностью для местных жителей в той же мере, что и для государственных чиновников. Сопротивляясь идущему сверху процессу строительства нации, аргунские казаки и кочевники пограничья держались за локальные идентичности. Они оставались непреклонны в сохранении этнической и культурной гордости и тем самым заявили о квазинациональной верности ушедшей Российской империи. Как и кочевники, казаки, таким образом, оказались в сложной ситуации – социально стигматизированные в собственной стране, они демонизировались и в соседнем государстве.

Милитарист Чжань Цзолинь оставался у власти, пока японские офицеры не убили его в 1928 году[466]. Маньчжурия попала под полный японский контроль через три года. Спустя два десятилетия относительного благополучия, когда Северо-Восточный Китай расцвел экономически, регион опять оказался на службе имперской армии. Сейчас японская армия использовала регион как плацдарм для подготовки к войне в Восточной Азии и на Тихом океане. Эти процессы оказали глубокое влияние на политическую ситуацию в Аргунском бассейне и на повседневную жизнь каждого из его обитателей, о чем мы и поговорим подробно в следующей главе.

Глава 5

ОТКРЫТАЯ СТЕПЬ НА ЗАМКЕ

Специальный корреспондент «Зари» посетил ст. Маньчжурия в сентябре 1931 года. Менее чем за две недели до начала оккупации Японией Северо-Востока Китая он сообщил своим читателям о внезапной смене советского пограничного режима. «Заря» – тогда еще независимая, умеренно либеральная, антисоветская эмигрантская газета, издающаяся в космополитичном городе Харбин, отдала под этот репортаж целую страницу:

Кто-либо из города идет в поле, в сторону границы. Идут спокойно, так как до границы остается еще верста-полторы и на ней как будто никого не видно. Вдруг… появляются три-четыре красноармейца и мчатся прямо на людей. Приходится спешно удирать, потому что советская пограничная стража очень «плохо знает», где проходит граница и с особенным рвением старается изловить таким путем кого-либо на границе… Раньше, сравнительно еще недавно, пограничники не проявляли особого старания в поимке людей на границе и не только хорошо знали, где идет пограничная линия, но часто даже свободно пропускали людей, как с одной, так и с другой стороны. Теперь же пограничники стали проявлять рвение, как оказывается в связи с тем, что у них объявлено новое распоряжение… Поэтому маньчжурцы советуют – не подходить слишком близко к границе и вообще скрываться от советских разъездов, если те появятся в поле зрения.

Агрессивные действия советских пограничников, полных решимости держать людей подальше от пограничной территории, для населения приграничного поселения означали серьезные изменения. Противоположная сторона границы, с расположенным там Железнодорожным разъездом 86 всего в нескольких в минутах езды на поезде, постепенно стала исчезать из повседневной жизни населения пограничья. Это было только начало длительного процесса отчуждения людей друг от друга. «В советской пограничной полосе нет ни деревень, ни хуторов и никого кроме советских пограничников увидеть нельзя, – продолжал корреспондент «Зари». – Голые сопки и пустые поля. Трудно заметить в этом районе даже какую-либо птицу. Появляется жуткое чувство, если долго смотреть на этот пустынный мертвый советский район»[467]. Молчание птиц ознаменовало новую эру.

Обычные контакты людей через советско-маньчжурскую границу практически полностью сошли на нет из-за враждебности режимов обеих сторон в конце 1920-х годов и не существовали на всем протяжении 1930-х годов. Политические разногласия, военные столкновения, национализм, идеологические трения, культурные различия и этническое соперничество подпитывали это отчуждение. Межличностные контакты и международная торговля были все более затруднительными и во многих случаях запрещались. Продолжительное напряжение оставило аргунское пограничье экономически слаборазвитым и малонаселенным. Граница постепенно превратилась в социальный факт. Старые социальные сети с урезанием межграничных контактов постепенно приняли очертания границы, а новые – просто полностью им соответствовали. Таким образом, в этой главе будет показано, как граница вновь возникла в Советском Союзе в конце 1920-х годов, наполнившись новым идеологическим весом и новой легитимностью священности и неприкосновенности.

Новый участник вступил в игру после оккупации Маньчжурии Японией в 1931 году. Строго говоря, четырнадцать последующих лет японской власти могут быть определены как перерыв в развитии пограничья, так как в политическом отношении Советский Союз не сталкивался на своей границе с Китаем. Эти полтора десятка лет тем не менее могут быть так же определены как расширение и, возможно даже, ускорение процесса формирования границы и изменения пограничья, потому что многие изменения, привнесенные японцами, сохранились и после их поражения в 1945 году.

История японского марионеточного государства Маньчжоу-го (1932–1945) не повторила, как может показаться, знакомый сценарий имперской экспансии России или Запада, она стала тем, что Прасенджит Дуара назвал «новым империализмом»[468]. Советский Союз в период высокого сталинизма, который совпал с годами существования Маньчжоу-го, и сам был государством в осаде, так как претерпевал в это время огромные изменения, которые отразились и на пограничье. После трагического окончания коллективизации Сталин усилил свою власть террора и насилия, составляя планы этнических чисток и других устрашающих действий на советском пограничье[469].

Общей у советского и японско-маньчжурского правительств была крупномасштабность их правления. Две набравшие силу имперские метрополии столкнулись на Аргуни. Оба режима теперь могли значительно увеличить свою власть на периферии и найти новые способы навязывания своей воли пограничью. Понимание причин произошедших в регионе быстрых и радикальных изменений возможно через выделение внутренних