Ей снова показалось, что позвонили, и она поспешно надела свитер, прошла в прихожую, сунула майку в лежащую там сумку, прислушалась и на всякий случай открыла дверь.

– О, я думал, меня уже не пустят! Хотел по телефону звонить.

– Извините, Цветан, никто не слышал звонка. А я на кухне была… заходите.

– Спасибо, что услышали, – улыбнулся Цветан и вошел в полутемную прихожую. – Здравствуйте, Лиза, или что надо говорить? – наклонился он к ней.

– Наверно, здравствуйте – еще раз! – засмеялась она.

По сложившемуся в балетном мире обычаю Лиза потянулась губами к его щеке – смешной, никому не нужный ритуал, когда поцелуй остается где-то в воздухе, не затрагивая на самом деле ни щек, ни душ. Так делают все по десять раз в день, независимо от эмоций и взаимоотношений, так принято – проще сделать то же, не задумываясь, чем не сделать, придав этому какой-то смысл.

Но легкого полувоздушного прикосновения не получилось.

Цветан был высоким, и Лиза невольно привстала на цыпочки, и чуть подняла лицо, и из-за этого (конечно, из-за этого!) чуть потеряла равновесие и чуть качнулась к нему. Или это его рука, которая потянулась поддержать ее и которую она вдруг почувствовала на спине, заставила ее покачнуться и приблизиться? А что заставило ее встретиться с ним взглядом и почти задохнуться, когда губы вовсе не скользнули по щеке, а встретились с его губами, встретились так естественно и просто, как будто делали это каждый день? Делали когда-то раньше, в какой-то прежней, им самим неизвестной жизни, потом расстались надолго, а теперь вот встретились вновь, истосковавшись друг по другу и словно вспомнив, как это должно быть. А куда делась заколка-зажим из ее волос, в которых теперь, где-то около шеи, была его рука? И ее руки, словно не принадлежащее ей отражение, повторили движения его рук, и она ладонью почувствовала мягкость и жесткость его волнистых волос, и продолжала гладить их, пропустив между пальцами… и только через несколько длившихся вечность мгновений ощутила запретность происходящего.

– Лиза, Лиза, любимая, ты, – шептали в самое ухо его губы, когда-то успевшие, значит, оторваться от ее губ и скользнуть вниз по волосам.

– Ты… с ума сошел? – с трудом выдохнула она, так легко и естественно перейдя на «ты», словно так уже было когда-то и должно быть всегда.

– Да, сошел, – чуть помедлив, как будто обдумав ее вопрос, ответил Цветан.

Ее губы собирались улыбнуться и что-то возразить, но, снова встретившись с его губами, уже не смогли этого сделать, и тотчас забыли все возражения, забыли все, кроме этого поцелуя.

Наверно, она могла бы отстраниться, думала она потом, конечно, могла бы: Цветан держал ее легко и нежно, не сильно прижимая к себе, и целовал тоже нежно и медленно, словно давая ей возможность выбора… и она его сделала.

Отстраниться и все это прекратить? Или прильнуть и ответить? Этот выбор делаем не мы – что-то совсем другое, то, что сильнее нас, и нашего рассудка, и всех наших правил и представлений, то самое, из-за чего раньше считалось, что браки совершаются на небесах.

Нет-нет, она не могла отстраниться, и убрать его руки, и перестать гладить его волосы, ведь это означало бы, что нужно все забыть и вернуться к бесчувственно-воздушным дозволенным поцелуям… ну уж нет!

– Лиза, Лиза, – он что-то разгоряченно шептал, смешивая языки, но она все понимала – и не понимала ничего. Голова ее кружилась, и она снова и снова отвечала на его поцелуи и ласки, и позабыла, где находится и что ей нужно делать.

Какое странное, давно забытое чувство! Словно эти несколько минут (часов, месяцев, лет?) были совсем в другом измерении, где царит абсолютная свобода от условностей и правил, где важны только чувства и желания, где нет ничего придуманного и фальшивого, где все, абсолютно все настоящее.

Как антракт.

Мы играем-играем спектакль нашей жизни, привыкаем к роли, гриму и костюмам, знаем, когда и из-за какой кулисы наш выход, и подыгрываем запутавшемуся партнеру, и вживаемся в образ, и уже забываем, какими мы были до того, как вышли на сцену, – а потом вот он, антракт.

И сразу становится ясно, что все, что у нас было, это просто грим и костюм, что сейчас можно делать то, что нам самим хочется, говорить или молчать, и никому не подыгрывать, и не попадать в такт, и забыть роль, и наплевать на указания режиссера, ибо в антракте над нами нет ничьей власти – только наша собственная.

До третьего звонка.

Впрочем, и первый не радует: отдохнули, и хватит, хорошего понемножку, говорит он, извольте продолжать, господа актеры, на вас люди смотрят…

– Господи, нас же увидит кто-нибудь! – почти опомнилась Лиза.

– Иди сюда, – Цветан потянул ее куда-то, где было темнее и прохладнее… наверно, он думает, что здесь не увидят, успела подумать она, прежде чем снова перестать что-либо думать.

Только первый звонок, еще есть время.

Какая я, оказывается, тоненькая, с удивлением поняла Лиза: это сказали ей руки, сомкнувшиеся на талии и прижимавшие ее теперь сильнее и увереннее.

«Ты высокий», – это ее собственные руки, обнимавшие его, поддерживали разговор.

«Какие у тебя волосы, зачем ты их всегда закалываешь?» – говорила его ладонь. – «А твои и мягкие, и жесткие», – отвечали ее пальцы, теребившие волнистые пряди.

«Совсем седые, неужели тебе нравятся? Вот твои, рыжие, это да!» – его рука гладила ее затылок.

«У тебя зеленые глаза», – молча всматриваясь, говорили ее, серо-голубые.

«А у тебя просто красивые, я не знаю какие… и ресницы у тебя – ах, какие!» – это губы нежно дотронулись до закрывшихся век.

«Какая у тебя гладкая щека и длинная шея, мне давно хотелось ее погладить…» – «У тебя такие сильные пальцы!» – «Конечно, я же пианист… тебе больно?» – «Нет-нет…» – руки переплетались пальцами, губы смешивали дыхания, ничего и никого не было ни рядом, ни в их жизни… только этот безмолвный разговор тел и душ.

«Ты замерзнешь» – «Нет, ты теплый, ты обнимай меня, и я не замерзну…» – где-то близко от них и бесконечно далеко вспыхнул свет и послышались какие-то звуки – слова, шаги, второй звонок?

– Пойдем отсюда, – прошептал Цветан, – пойдем… где-нибудь… я не знаю.

Мы в подъезде, поняла Лиза, мы вышли из квартиры и целуемся в подъезде, как школьники.

– Пойдем, – согласилась она и толкнула незапертую дверь в квартиру, – там, наверно, все уже…

– Что они уже? Никому нет до нас дела, не беспокойся, – он удержал ее у самой двери, – я отдам им вино и сигареты, а ты возьми свое пальто и пойдем, хорошо? Лиза!

– Что?

Слова не давались.

Глаза и руки снова встретились и продолжили свой разговор – он-то давался легко, как легко и счастливо бывает только в антракте, когда не надо ни перед кем притворяться: ни перед зрителями, ни перед собой.