них, девочка отрицательно качала головой. Подошла добровольная помощница, девушка лет двадцати, видно, заметила, как обессилела тетка Надежда, перехватила ребенка.

Вышли за Город, тут конвоиров прибавилось: с боков обступили немцы в новенькой, непотрепанной форме, на груди их болтались жестяные таблички на цепочках. Были тут и русские мужики в пиджаках и кепках, с белыми повязками на рукавах и черными буквами на тех повязках. Пошел чес и сортировка. Крепких баб с подрощенными детьми отправляли по Семилукской дороге – к Дону, в глубину оккупированной земли, туда, где нужно убирать посеянный русским крестьянином хлеб, где зимой надо будет вручную чистить от снега километры военных дорог. Стариков, квелых баб и малолеток заворачивали к городским окраинам – к Песчаному логу. Был еще один пункт отсеивания – туда отбирали девушек и молодых женщин посимпатичнее.

Рябой полицай ухватил за рукав новую спутницу тетки Надежды, бросил:

– Отдай ребенка ей, со мной пойдешь.

Девушка прижала к себе девчушку, отрицательно завертела головой.

– Иди, дуреха, выживешь, – уже тише и ласковей произнес рябой. – Смазливых в бардак офицерский забирают.

– Лучше сдохну! – прошипела девушка.

Полицай все еще не отпускал ее рукав, гаденько улыбался.

– Ну смотри, смазливая, там ведь еще один стоит из ихних, он четко отбор ведет.

– Не твоя печаль, – вырвалась из его цепкой руки девушка.

Он тут же поймал ее снова, с размаху заехал в лицо кулаком. Удар никак не был рассчитан на слабый пол. Девушка повалилась на землю, тетка Надежда подхватила зарыдавшего ребенка. Подняв голову, девушка со стоном схватилась за виски. Под левым глазом у нее за секунду набрякло, из лопнувшей кожи сочилась кровь. Рябой остался доволен:

– Вот тебе пропуск на тот свет.

Избитая встала на ноги, сдернула с головы косынку, обмотала напухший глаз, поклонилась в пояс полицаю:

– Спасибо, родной, выручил… защитничек… собаки б тебя ели.

Тетка Надежда опустила ребенка на землю, крепко стиснула детскую ручонку, свободной рукой взяла под локоть девушку, повела за собой. Та шла, втянув голову в плечи, мелко дрожала, но не плакала.

В каждой местности, познавшей врага, есть своя Хатынь, в каждом городе – свой Бабий Яр. В этом Городе имя ему – Песчаный лог.

24

Чернел силуэт подорванного танка, распустивший по земле гусеницу, как нерадивый солдат обмотку…

Вспоротый матрас, расколотая икона, немецкая каска, напяленная на руль детского трехколесного велосипеда.

Илья Шатуновский. Очень хотелось жить

Северная окраина Города потонула в бесконечных боях. Не проходило дня без атак. Немцев выбили из птицефермы, овощехранилища, Архиерейской рощи и Ботанического сада. День ушел на очистку кирпичного завода. Между штабелями готового кирпича и сушильных рядов, в производственных ямах и карьере доходило до рукопашной. В балке нашли минометную батарею и выкосили ею роту врага, наступавшего через картофельное поле.

Дрались в парке меж оврагов и лощин, распадались на звенья, попадали в окружение, занимали круговые очаги, дожидались помощи. Научились воевать мелкими группами, не чувствуя локтя соседа, полюбили отчаянно рисковать. Не раз отбивали стадионные трибуны, поднимались наверх, шли по бугру к пединституту, увязали в лабиринтах частного сектора, в хитросплетениях переулков бывшей Троицкой слободы, разбивались о стойкую крепость, сделанную из монолитной бетонной больницы. Ее заняли на несколько часов. В палатах на больничных койках лежали дострелянные врагом советские раненые солдаты, а в подвале спрятались сотни четыре гражданского населения вперемешку с ходячими больными. На свет выносили немногих выживших, обессилевших и обезвоженных, бредивших, сошедших с ума. Их отправляли в сторону студгородка. Немногие из них шли своим ходом, не веря в то, что все еще живы. Эти уцелевшие рассказали, как немцы выгонять их не стали и расстреливать тоже. Каждый день уводили из подвала нескольких, первых попавшихся, неважно – женщин или детей, и приносили обратно квелых, еле живых. Приходившие в сознание успевали рассказать, что наверху из них выкачивали кровь. Мертвых в подвале на третий день было больше, чем живых.

Снова покидали стадион, оставляли кварталы частного сектора, но зато твердо держали парк культуры и отдыха, Пионерскую горку, Березовую рощу. К братской могиле в парке каждый день добавлялись новые холмики. Пара посеченных пулями гипсовых вождей все так же неукротимо смотрела в сторону стадионных трибун. От девушки с веслом остались лишь голые ступни, из которых торчал скелет каркасной проволоки.

Андрей утратил счет атакам и суткам. В конце каждого из прожитых дней он думал: «Ну завтра-то не может повториться то же самое». И каждый раз обманывался. В дремучий колтун сбились события, Андрей утратил их очертания. Он пытался запоминать, поначалу слушал рассказы о подвигах, что передавались из уст в уста, или читал о них в свежих листовках. Схоронили Вавилова, а через два дня (или в этот же день, но часом позже) был убит лейтенант Бовкун. Оба умерли одинаковой смертью: подорвали себя вместе с пулеметными дзотами. Вавилова Андрей видел еще живым, вместе шли в атаку на стадион. Неприметный девятнадцатилетний парень, он много повоевал за эти дни, погасил пулеметную точку в первый день боев за студгородок, уложил с десяток немцев.

Много говорили о «крепости Назарова» – стойком доме, который обороняла горстка бойцов под командой сержанта. Все они погибли, их выжгли из подвалов огнеметами. Вечером из окружения пробился одинокий солдат, он конвоировал двух ошарашенных пленных. Они с ужасом посматривали на полутруп с ожогом во все тело. Это был сержант Михаил Назаров. Он умер через несколько минут, и его хоронили в километре от фронта. Рядом копали новые могилы, в карманы павших бойцов клали именные ложки, кружки, расчески, совали в окостеневшие руки котелки – все это вместо табличек с фамилиями, которые некому и некогда было изготовить.

Андрей чувствовал, что теряет рассудок, сходит с ума. Оборачивался в сторону товарищей, видел, что они еще держатся, и сам стискивал зубы. Сил придавала Адель. В затишье она выплывала из раскаленного воздуха, из пороховой дымной поволоки, обретала формы. Становилось немного легче. Возникали мысли о новой встрече с ней, хотя бы мимолетной, на расстоянии, в которой нет возможности коснуться руки, а есть только миг, чтоб посмотреть в глаза.

Добрые мысли омрачались невеселыми новостями по «солдатскому радио»: погибла отважная уроженка Города – зенитчица Лида. Она успела записать на личный счет второй самолет и этим распалила себя, не покинула пулемет, не убежала в укрытие. Прямым попаданием ее разметало на части. В ручки опрокинутого оружия намертво вцепились ее девичьи ладони с узкими пальцами, только их и удалось похоронить.

Как там Адель? Жива ли еще?..

Доставалось