Пройдет сорок лет, и Ширли Хибберд, автор сентиментальных сочинений о садах и ботанических вкусах, задумавшись о фотосинтезе, напишет вдохновенный пассаж, глубокий и страстный (однако же ни на йоту не отступающий от викторианских ценностей):

Этот отрывок непостижимым образом предвосхищает путешествие атома углерода в великолепной книге Примо Леви «Периодическая система», написанной 120 лет спустя[96]. Там атом тоже проходит множество фотосинтетических воплощений, в том числе попадает в гроздь винограда, в кедровое дерево (из которого его выгрызает жучок-древоточец) и в траву, из которой затем получается стакан молока. Писатель выпивает молоко с этим атомом, и тот – в точности как пишет Хибберд – участвует в работе нервного синапса, который руководит движением пера по бумаге: «Это та самая клетка, которая в данную минуту, вырвавшись из спутанного клубка «да» и «нет», дает добро моей руке двигаться в нужном направлении и в определенном ритме по бумаге, заполняя ее закорючками, которые являются смысловыми знаками; она ведет мою руку и принуждает ее ставить точку. Точку в конце этой книги» (пер. Е. Дмитриевой, И. Шубиной).

Открытие процесса фотосинтеза растений – пожалуй, важнейшее открытие в истории биологии. Большинство живых существ на Земле зависят от превращения энергии Солнца в живую ткань. Как отметил этноботаник Тим Плоуман, размышляя над изысканиями в области коммуникации растений, предпринятыми в XXI веке: «Почему это должно производить на нас такое сильное впечатление? Они питаются светом – неужели этого мало?»

Сильнее или слабее будет впечатление, которое окажет на нас технологический прогресс, когда мы сможем искусственно воспроизводить фотосинтез, чтобы восстанавливать атмосферу или самим «питаться светом»?

В оранжереях и лабораториях кабинетных ученых-любителей процветал дух экспериментаторства, просочившийся и в полную сплетен переписку колониальных натуралистов, которых разделяли целые континенты. Артур Доббс, губернатор Новой Каролины, был бесстрашным садоводом и натуралистом и в 1750 году первым опубликовал подробное описание роли пчел в опылении цветов. Среди его близких друзей и корреспондентов был натуралист-квакер Питер Коллинсон, владелец знаменитого сада в Пекхеме, который тогда был поселком к северо-западу от Лондона. Второго апреля 1759 года Доббс написал своему другу о новостях в своем саду и о судьбе семян, которыми они обменивались. Письмо многословное и местами пустопорожнее, но написано с пылом, передающим ощущение, что Империя завоевывает не только новые территории, но и новые области знаний. И Доббс добавляет – чуть ли не в постскриптуме – заметку о местной «мимозе», которую он обнаружил на близлежащих болотах:

Это письмо процитировано в «биографии» венериной мухоловки Чарльза Нельсона и считается первым письменным упоминанием растения, чье поразительное поведение на протяжении следующего столетия заставляло усомниться в устоявшихся идеях об особом характере растений и их месте в общем порядке вещей, а впоследствии позволило найти кандидата на роль «жизненной силы», которая, как полагали мыслители-романтики, давала жизнь растениям. Со времен античности философские идеи об упорядоченности творения строились на концепции великой цепи бытия – неколебимой, жесткой иерархии, на вершине которой восседает Господь, а в самом низу находятся неодушевленные камни. В биологической части спектра животные стояли выше растений, и считалось, что они в целом могущественнее и им свойственны качества, которых растения лишены. Растение, чувствительное к прикосновению, наделенное способностью двигаться и ловить добычу, – все эти черты считались прерогативой «высших» организмов – подрывало всю концепцию цепи, по крайней мере в глазах богословов и ученых-традиционалистов. Однако мухоловку открыли в весьма удачный момент – когда поэты и новое поколение романтически настроенных ученых начали сомневаться в правдоподобии иерархической модели и задаваться вопросом, так ли строги разграничения между животными и растениями, как предполагалось раньше. Однако споры, разгоревшиеся вокруг мухоловки, имели и эпистемологические последствия. Они подвергли суровому испытанию применимость биологической аналогии – излюбленного метода «объяснения» XVIII века[98]. Считалось, будто поверхностная схожесть поведения предполагает, что это поведение вызвано столь же схожими процессами, а это не раз и не два заводило ученых в тупики, и приводило к нелепейшим ошибкам. Но зачастую разумное применение аналогий открывало путь к переосмыслению того, какой жизнью живут растения, и примерно так же в конечном итоге вышло и с мухоловкой. Оказалось, что жизнью плоти и травы управляют одни и те же физические законы.