Почему эта тяга не работает в РФ-2010 с ее «всеобщим средним»?

Сегодня даже у тех, кто получил и получает сейчас второе высшее образование, нет ощущения, что это поможет им занять лучшие позиции на рынке труда. И здесь — самое тревожное. У них нет ни культурных, ни социальных гарантий, что они будут востребованы в качестве тех специалистов, которыми сами себя сделали. Больше того! Уровень их неудовлетворенности — возможностью влиять на свою жизнь, на свое положение, на ситуацию в городе, где они живут, — выше среднего по стране.

Образуется разрыв между тем, чего эти ребята хотели, во что вкладывались, — и тем, что могут предоставить социум и рынок труда. И получается: чем больше ты хочешь и добиваешься от самого себя, тем меньше гарантий, что ты найдешь себе адекватное место на рынке труда России.

Возникает вопрос: зачем мне все это? И немалая доля молодых людей, способных по своему потенциалу получить и второе высшее, и ученую степень, — отказываются, не видя возможностей немедленной гратификации (в частности, в виде роста доходов, который для них для всех очень важен).

Хотя я уверен, что в потенциале — таких ребят не 4 %, а хотя бы 15–20 %.

Но общество не построило нового механизма их встраивания в социум. И при этом разрушило старые системы встраивания — в той же высшей школе. У нас сегодня вовсе нет институтов, которые поощряли бы повышение человеческого качества, отвечали бы за повышение качества нации.

…Надо быть очень внимательным к молодым университариям. К тем, кто только что окончил магистратуру и начинает преподавать. Это важный слой, в него надо сильно вкладываться, его надо долго и не скаредно кредитовать: он создает сегодняшних учащихся — завтрашних работников. Но тут надо хотя бы понимать связь и иметь готовность работать на будущее. А это для нынешней России нехарактерно.

Готовность планировать и закладывать будущее очень низкая. Это касается и населения, и продвинутых групп, и властных элит.

То есть в хорошее образование детей вкладываются лишь те, для кого это наследственный, уже безусловный рефлекс? И пятитысячные тиражи хороших книг расходятся по этим же семьям? Но если группа так мала, — она не модельна и не влияет на социум. Мало ли неформальных объединений? Есть готы, есть эмо, — а есть ботаники. В 1950–1980-х хотя бы огромные книжные тиражи формировали ценности (хотя, как оказалось, нестойкие).

Я не склонен идеализировать современную семью. Интеллигентскую в частности. Я считаю, что стопроцентных заслонов от большого общества в семье нет. Она пронизана теми же конфликтами, разрывами ориентаций, что и социум.

Но, насколько я знаю, нет хороших статистических исследований вот о чем: какая часть людей и семей, образовывавших позднесоветскую интеллигенцию, сумели передать культурный капитал, образовательный ценз, моральные представления своим детям? Возникли ли династии интеллигенции? Какой объем они занимают в образованном слое? В обществе в целом? Думаю, это очень небольшая величина.

А ведь это очень важная вещь: другие стартовые возможности, другая коммуникабельность, другое отношение к проблеме выбора и качества. Это должно быть сформировано в нескольких поколениях и устойчивыми институтами. Но для нас это скорее черта горизонта: ты идешь — она отодвигается. А идти по твердой устойчивой почве, сформированной несколькими поколениями, идти, постоянно подымаясь вверх, — все не удается.

Поэтому даже когда открываются короткие периоды исторических возможностей, мы воспринимаем их как незаслуженный дар, — без надежды, что все это продолжится и передастся.

У нас нет и форм спокойного, цивилизованного разговора об этом.

У нас вообще утрачена практика проговаривания серьезных вещей. Или скомпрометирована сама практика говорить всерьез…

Кто-то объясняет это постмодернизмом. Кто-то — тотальным цинизмом, разъедающим все сословия, включая образованное. Есть и то и другое. И явный дефицит площадок, на которых это можно обсуждать. И явный дефицит языков, на которых это можно обсуждать, а не драть глотку, перекрикивая друг друга, как на ток-шоу. Но общий итог: обсуждаются серьезные проблемы общества плохо.

А это крайне скверно. Так не должно быть.

Уж до чего было тяжелейшее положение в Германии после войны: позорно и отвратительно считать, даже называть себя немцем; экономическое положение отчаянное; казалось бы, позади — ужас; впереди — никакой перспективы. Но все-таки уже в 1946 году начали выходить такие книги, как «Прощание с прежней историей» Альфреда Вебера и «Аналитическая психотерапия» Франца Александера, книга Ясперса о немецкой вине и его же — об идее университета, «Миф о государстве» Кассирера и «Эсэсовское государство. Система немецких концлагерей» Ойгена Когона, «Три пути в философии религии» Тиллиха и «Психолог в концлагере» Виктора Франкла. О художественной литературе, изобразительном искусстве, музыке уж не говорю. Шла огромная работа по рационализации, выговариванию, упорядочиванию того, что произошло.

Кстати, сразу же началось и отчаянное сопротивление: не надо бередить раны, и без того мы втоптаны в землю и обижены… давайте строить другую Германию, а потом разберемся: что мы оставили за спиной. И все равно эта работа шла, на разных уровнях: от книг интеллектуалов до школьных классов — через поддержку массмедиа, через высшую школу. И дошла до эпохи «немецкого чуда», когда эти взгляды стали взглядами большинства. Работа шаг за шагом была проделана (хотя никто не сказал, что она закончилась), но результат — вот он. А если этого нет?

Много ли у нас было обществоведческих книг 1990-х, которые всерьез объясняли — чем было общество 1970–1980-х? И чем были сами 1990-е?

Прошло двадцать лет — где их общезначимые, хоть сколько-нибудь широко признанные интеллектуальные плоды? Особенно — в сфере рационального осмысления реальности.

Память о войне или память о Победе?

Впервые: Эхо Москвы. 2011. 7 мая (https://echo.msk.ru/programs/victory/768168-echo/). Беседовал Виталий Дымарский.

Здравствуйте. Я приветствую аудиторию радиостанции «Эхо Москвы», и телеканала RTVi, и всех, кто смотрит Сетевизор. Это программа «Цена победы» и я, ее ведущий Виталий Дымарский. Программа, между прочим, напоминаю, идет уже шестой год, больше, чем сама война длилась. Но, как выясняется, там неисчерпаемый кладезь тем и проблем, которые нужно обсуждать. И сегодня — один из таких вопросов, и я с удовольствием представляю своего гостя: Борис Дубин, социолог, старший научный сотрудник Аналитического центра Юрия Левады. И назвали мы сегодня программу следующим образом: «Память о войне против памяти о Победе». Звучит, может быть, научно, социологично, но тем не менее. Во-первых, здравствуйте, Борис Владимирович.

Добрый вечер.

Рад вас видеть.

Взаимно.

Но тем не менее мне кажется, что это очень интересно, тем более в преддверии грядущих праздников. И