Ной даже не думал о такой возможности. Ведь доктор Тейер не позволит Дилану идти в ночной клуб посередине недели? Однако, задавшись этим вопросом, Ной почувствовал, что позволит. Он пошел по коридору в столовую.

Задержавшись на пятнадцать минут, в комнату тихо вошла Таскани. На этот раз она оделась по-домашнему: на ней были фланелевые треники на шнурке и оранжевая рубашка-поло, которая была бы впору пятилетней.

– Доброе утро, – сказал Ной.

В ответ Таскани скорбно покачала головой.

– Вы сегодня идете в «Пангею».

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза, ошеломленно, словно присутствие ее учителя в ночном клубе означало для нее крушение мира.

– Откуда ты знаешь?

– Дилан скинул эсэмэску. Он прямо в восторге. Чего это вы, зачем вам туда?

Ной рассмеялся, но на лице Таскани было написано неподдельное огорчение, она и вправду расстроилась.

– Просто хочу взглянуть, – сказал он. Таскани прижала руку к виску и покачала головой:

– Да нет же, вы не можете. Вы же другой. Вы не такой, как обычные люди.

– У репетиторов тоже иногда бывает свободное время.

– Да нет, я не про то. Это не оттого, что вы репетитор. У вас телевизора как будто нет, вы все время какие-то странные вещи говорите, словно вы из другого мира, философ какой-то или кто там. Вам там будет плохо.

Таскани уныло опустила глаза. Она и впрямь была опечалена и словно пыталась защитить Ноя от того, чтобы его жизнь стала похожей на ее собственную. Ему очень хотелось взять ее за руку и приласкать, обнять ее, но правила приличия удерживали его от этого.

– Ничего, Таскани, это же только один вечер.

– Я не понимаю, почему вам надо туда идти.

– Мне интересно.

– Я думала, что в вашем возрасте люди уже знают, что им нравится, а что – нет. А вы всегда и со всем согласны, будто еще не решили, что вам не нравится.

Она уселась в кресло из черного дерева и откинула голову на подушку.

– Вот это да, – сказал Ной.

Он был поражен: не то чтобы слова Таскани его задели – его изумило, что она вообще обо всем этом думает; он никак не ожидал услышать подобные суждения от девочки, которую нельзя было назвать «домашней». Он недооценивал ее, теперь он это понял.

– Очень справедливо. То, о чем ты говоришь, называется проницательностью. Это последнее, чему научаются люди, когда становятся взрослыми. А некоторые так никогда и не научаются. Нужно очень хорошо знать самого себя, чтобы понимать, что что-то тебе не подходит, а не терзаться страхами, что это ты для чего-то не подходишь.

– Проницательность? Это значит то, что «проникает» ?

– Нет. То есть корень, конечно, тот же. Это означает умение видеть суть вещей.

– Значит, вы говорите, что вы непроницательный?

Ной кашлянул.

– Ну, я немножко другое имел в виду, но вообще-то да. Я над этим работаю.

– Не надо над этим работать, – улыбнулась Таскани. – Это здорово. Это очень даже хорошо.

Жар ее улыбки заставил Ноя вспомнить полученное в агентстве указание: «Никогда не говорите о себе. Сосредоточьтесь на ученике».

– Как поживает твое домашнее задание? – спросил он.

– Я сделала карты, и оказалось, правда: эпидемия распространяется вдоль торговых путей. Это, наверное, потому, что люди переезжают с места на место? Здорово. Живя в маленьком городе, ничего бы и не было.

– Если б я жила в маленьком городе. Или: живи я в маленьком городе. Сослагательное наклонение.

– Сосла… что?

Ной помотал головой; он забыл, что это с Диланом они проходили сослагательное наклонение. И где его голова? Он чувствовал, что улыбается до ушей и теряет нить мыслей, он словно пришел на первое свидание.

– Мы еще это пройдем, не волнуйся. Просто запомни, что в подобных случаях употребляется конструкция с «если».

– Ну ладно, запомню.

Ной надавал Таскани заданий из учебника алгебры, и пока она писала, лихорадочно пролистал материал. Матрица. Что это еще за матрица? У него самого алгебра была на протяжении одного лета, когда он учился в старших классах. Но то было время, когда он встречался с девушками, ездил на мотоцикле по горам и к водохранилищу и каждый день после занятий они с друзьями шли пить пиво. Может, он пропустил тот день, когда они проходили матрицы.

Пришло время обеда. Они сделали заказ Агнесс: сандвич – бекон, салат, помидор – с хлебом «семь злаков» и домашние чипсы для Ноя, половинку жареной цыплячьей грудинки для Таскани. И миролюбиво принялись за еду, обсуждая новеллу Сомерсета Моэма.

После Таскани у Ноя сегодня не было других учеников, поэтому он побрел в Сентрал-парк. Сегодня в «Пангее» ему придется играть роль, и надо постараться заранее приготовить костюм.

* * *

Ухмыляющийся Федерико зашел в спальню и торжественно приступил к ритуалу превращения Ноя в крутого парня. Ной смирно сидел на кровати и смотрел, как Федерико вытаскивает из шкафа его одежду, бросая на кровать вороха хлопка и полиэстра. Ной послушно прикладывал к торсу рубашки одну за другой, а Федерико так же последовательно их забраковывал. Наконец была отвергнута последняя рубашка. Федерико хмыкнул и пожал плечами, словно говоря, что рубашка, в конце концов, и необязательна.

Они перешли к брюкам. Затем к туфлям, носкам и аксессуарам (с этим разобрались быстро, потому что у Ноя был один только кожаный браслет, который сплел для него брат на каких-то факультативных занятиях). Вскоре в шкафу ничего не осталось, но одобрение Федерико заслужили лишь легко расклешенные книзу черные слаксы из полиэстра, простые черные носки и бутсы. У них все еще не было рубашки. Тогда Ною пришла мысль просто надеть галстук-бабочку и прикинуться стриптизером. Неунывающий Федерико спросил, нет ли у него рубашки, которую он редко надевает, Ной указал на темно-серую рубашку, которую прислала ему мать после того, как несколько лет назад ей сделали скидку с налога. У рубашки были слишком длинные рукава. С разрешения Ноя Федерико обрезал их швейцарским армейским ножом. В результате бахрома из ниток оказалась на середине запястья. Ной не был уверен в том, что из этого выйдет что-нибудь путное, но Федерико не зря работал стилистом: поглядев в зеркало, Ной вынужден был признать, что рубашка смотрится великолепно. В неровной густой бахроме рукавов его руки были похожи на обелиски.

Федерико густо напомадил его волосы, преобразив их в массу жестких шипов, и велел ему втереть в сухую кожу возле крыльев носа арахисовое масло. Они поднялись, чтобы обозреть результат. Темные и блестящие от помады волосы эффектно оттеняли белую кожу Ноя, а темная одежда сделала его более гибким и изящным. Он походил на экспансивного и самовлюбленного поэта. Успех.

Федерико нарядился по-другому; его прикид, казалось, состоял в основном из голубого пластика. На ноги он надел белые кожаные туфли, а дополнили его облик огромные очки с овальными дымчатыми стеклами в металлической оправе. Он тоже выглядел экспансивным и самовлюбленным, но ничем не походил на поэта. Ной всегда с пренебрежением относился к позерам, которые носят солнечные очки вечером и в метро, тем самым вопя о своем тщеславии. Но для вечера в «Пангее» очки были превосходной фишкой.