– Какой идиот разрезал мою одежду?

– Вероятно, тот самый, который раздевал труп. То есть я хотел сказать, который думал, что он раздевает труп, а на самом деле… Санитар имеет право разрезать одежду, чтобы обнажить труп, если уже наступило трупное окоченение. Разрешите поинтересоваться, вас ничего не беспокоит?

– Абсолютно. Ребят жалко, ничего не понимаю. Отчего они умерли?

– Предварительный диагноз – сердечный приступ.

Корневич, не говоря ни слова, приподнял сначала сержанта, которому он совсем недавно отпускал звонкий щелбан, осмотрел спину, затылок. Потом младшего лейтенанта. Менцель присоединился к нему, осмотрел рот у каждого и глазные яблоки.

– Если хотите, – предложил хирург, – можете посмотреть на вскрытие. Откройте рот, высуньте язык. Закройте. Следите за моим пальцем. Вы все равно вроде как здесь уже живете. Заодно и выясним, что у них с сердцем.

– Стоп! – крикнул Корневич, наблюдая застывшим взглядом процес натягивания перчаток. – Моя подмышка!

– Желаете, чтобы я осмотрел вашу подмышку на предмет запаха?

– Нет. На предмет укола.

Менцель достал лупу. Включил операционную лампу. Потом они вдвоем с Корневичем склонились над сержантом.

– Знаете, уважаемый де Валуа, – пробормотал хирург, нашарив ручку и очертив место укола, – почему бы вам не воспользоваться одеждой, оставшейся от некоторых наших больных?

– От трупов, что ли? – Корневич перешел к младшему лейтенанту.

– Когда они в больницу поступили, были совершенно живы. Просто у меня такое чувство, что вам надо поторопиться.

– Мне тоже сделали укол под мышку, я потерял сознание. Почему они умерли, а я нет? Может, у меня тела много? На меня нужно было больше яда?

– Вы своего рода феномен. Опустите простыню, я вас послушаю. Потрясающе, просто потрясающе. Знаете что, сделайте мне приятное, де Валуа.

– Ладно. Можете меня обнюхать или исследовать. И где там одежда?

– Мне нужна ваша моча и кровь для анализа, еще несколько волосков, – Менцель дернул Корневича за волосы над ухом, тот не пошевелился, тогда Менцель ткнул в голое плечо пинцетом.

– Вы меня укололи, – спокойно заявил Корневич.

– И еще соскоб.

– Ладно. Скребите.

В широких со складками штанах, подвязанных скрученным бинтом, тяжелом свитере – желтые олени по синему полю – и в тапочках Корневич поднялся этажом выше сдать анализы. В кармане штанов лежала бумажка с домашним телефоном Менцеля, немного денег и то, что выпотрошили из одежды Корневича перед разрезанием: часы, ключи, ручка, грязный носовой платок. Майор с удивлением прочел записку, написанную от руки и засунутую в пакет с его вещами: «Хрустов В. С. 9-й отдел» – и забрал ее тоже.

Через двадцать пять минут он уже шлепал больничными тапочками к остановке у больницы. Впервые с того момента, как он первый раз умер, Корневич решил понаблюдать за своим телом. Он принюхивался, прислушивался, закрывал глаза и слушал себя изнутри, но заметить что-либо из ряда вон выходящее не мог. Если не считать странной слабости в ногах и головокружения. Но это ведь можно было объяснить усталостью и голодом. Уговаривая себя не спешить, спокойно дошлепал до своей разоренной квартиры, осмотрел ее, переоделся и равнодушно собрал в сумку необходимые вещи. Из валяющейся в кладовке сумки Сусанны Ли он взял прозрачный стеклянный шар с искусственным снегом и ушел к дому Хрустова. Там пришлось поработать найденной в подъезде проволочкой, дверь поддалась не сразу, но, распахнув ее, Корневич ощутил сильное нервное перевозбуждение. Ему так сильно захотелось вдруг заорать что есть мочи, что пришлось срочно идти в ванную обливать голову холодной водой.

Думалось в обысканной квартире плохо, а на лавочке во дворе хорошо. Внимательно осмотрев двор, Корневич вдохнул запах лета, рассмотрел цветущие желтыми цветами кусты, топнул ногой на подбиравшихся к нему голубей и вспомнил, что в его вещах из морга не было ни фотографий Сусанны Ли, ни денег. Фотографии фарфоровой куколки он носил всегда с собой, денег было немного, но обида от этого не пропала. Корневич брезгливо дернул губой и даже рассердился. Это дало неожиданный толчок его мыслям: он решил найти выход из ситуации. И для начала поставил перед собой конкретную задачу: прямо тут, сидя на лавочке во дворе дома Хрустова, вспомнить ход событий и попытаться найти место отсидки, чтобы все проанализировать. В какой-то момент он представил, как где-то по городу бродит неприкаянный Хрустов, может быть, в это время он сидит во дворе его дома и пытается найти убежище. Корневич уселся поудобней, закрыл глаза и минут десять расслабленно думал. После этого встал, потянулся и поехал в квартиру Сусанны Ли.

Он постоял несколько секунд, осматривая хорошо укрепленную дверь, и поднялся этажом выше. Девочка из квартиры сверху, голенастая, лохматая и подозрительная, выслушала его с ехидной усмешкой. Корневич грустно сообщил, что он дядя Сонечки, что приехал из провинции, что Сонечка ему звонила и сказала, что у девочки с верхнего этажа есть ключ от ее квартиры, если они не увидятся.

– Какая еще Сонечка? – прищурилась вредная девчонка на его тапочки.

– Это я так Сусанночку зову, она мне сказала, что ты ходишь к ней на пианино заниматься. Сусанна Глебовна Ли, моя племянница.

– На фортепьяно! – фыркнула девчонка и протянула ключи.

Корневич открыл замки, оглядел лестничную клетку и потянул дверь на себя, ожидая уже знакомых последствий профессионального обыска. Он неуверенно шагнул в темный коридор и уперся в дуло пистолета, который держал Хрустов.

Через полчаса, устроившись с необычайным комфортом в нетронутой квартире Сусанны Ли, Корневич рассказал, как он в очередной раз умер, а Хрустов – как он пробрался в квартиру через курятник во дворе, потом по балконам. Они оба от усталости еле ворочали языками, но радостное возбуждение от встречи не давало задремать. Хрустов сказал, что он был в квартире Веры – она тоже нетронута. Корневич показал бумажку из морга. Тогда Хрустов заявил, что он тоже теперь вроде как умер, а Корневич возмутился: это он умер за него! Хрустов повел Корневича в кухню, присел у длинного выступа из коридора, который, по мнению Корневича, мог быть вентиляционной шахтой во всю высоту дома, чем-то щелкнул и приоткрыл совершенно незаметную дверцу: тонкая фанера, оклеенная такими же, как в кухне, обоями. Они осмотрели темное пространство небольшого убежища, мягкий стул и бутылку с минеральной водой.

– Я не помещусь, – вздохнул Корневич.

– А стоя? – прикинул Хрустов.

Договорились скоропалительных выводов не делать, а поспать по очереди. Потом – полная разработка по имеющимся фактам, потом – анализ и предположения. Бросили жребий. Первым спал Хрустов. Он посоветовал Корневичу не терять времени зря, а посмотреть видик. И Корневич три часа смотрел мультфильмы про несчастного кота и обаятельнейшего мыша.

Разработка предполагаемой версии проходила глубокой ночью. Корневич полулежал в кресле, закрыв глаза, а Хрустов мерил комнату шагами. На одном носке у него была дырка, и выглядывающая оттуда пятка каждый раз, как только Корневич приоткрывал глаза, раздражала его до невозможности.