– Нет! Подожди! Принеси нож! Ты можешь принести нож?

Девочка замерла, потом сконфуженно проговорила:

– Я плохо понимать… ты надо говорить франсе!

– Ты можешь принести нож? Чтобы разрезать веревки? – повторил Державин по-французски, но тут же сообразил, какому риску собрался подвергнуть это маленькое храброе существо.

Если ее застанет здесь Каньский, убьет, не задумываясь!

Жуткое воспоминание о распятой, окровавленной Катерине заставило Державина застонать и выкрикнуть:

– Нет, не надо ножа. Уходи! Беги отсюда! Ищи на улицах русских офицеров и зови на помощь!

Больше он ничего не смог сказать: из иссохшего горла вырвался только хрип.

– Ты хочешь пить! – догадалась Фрази. – Я сейчас… сейчас!

Девочка отвернулась от окна, и Державину послышалось, что она с кем-то переговаривается. Голос был мальчишеский и очень встревоженный. Впрочем, Державин плохо слышал: голова кружилась, шумело в ушах все сильнее. Внезапно он потерял сознание – и очнулся от холодного, освежающего вкуса воды, которая лилась по его губам и проливалась на шею.

Фрази одной рукой пыталась приподнять его голову, другой удерживала бутылку, запятнанную следами грязных пальцев. Вода отдавала пылью, однако Державину казалось, что в его горло вливается воистину живая вода! Он жадно выпил все до капли, потом, оторвавшись от горлышка, тупо спросил:

– Ты где взяла воду?

– Она тут была, – спокойно ответила девочка. – Это ведь подвал Тибо. У него спрятаны кое-какие припасы. Вода уже кончилась, есть хлеб, правда, он зачерствел, потому что Тибо не приходил сюда несколько дней: он только сегодня вернулся и увидел, как тебя избивают. Он рассказал мне…

– Кто такой Тибо? – хрипло перебил Державин.

– Это мой друг, – пояснила девочка. – Мы звали его жить у нас – наш дом, вернее, дом моего отчима, тоже стоит в тупике Старого Колодца, почти напротив особняка, – но Тибо говорит, что у нас ему неуютно, слишком чисто и вообще… Понимаешь, он гамен, он привык к свободе, а всякие там правила приличия его просто бесят.

На вид ей было лет шесть, не больше, но она говорила совершенно как взрослая, серьезно, спокойно, рассудительно, и ее слова подействовали на Державина благотворно, вселили надежду на спасение. Но у него не было времени радоваться и надеяться.

– Прошу тебя, Фрази, уходи отсюда, – прошептал он. – Надо позвать на помощь!

– Я уже отправила за помощью Тибо, – успокаивающе покивала Фрази. – Он лучше знает Париж и бегает быстрее, чем я. От него будет больше толку. А я побуду с тобой, чтобы тебе не было страшно. Сейчас я принесу перину – тут есть, правда, не очень чистая, но ты хоть согреешься. А потом сбегаю за ножом.

– Нет! – рывком приподнялся Державин. – Не надо никаких перин! И снова спрячь бутылку. Постарайся вытереть эту пролитую воду, – он взглядом указал на лужу на полу. – А потом уходи. Уходи и не возвращайся, пока твой друг не приведет помощь. Ты даже представить не можешь, как жестоки те, кто меня сюда притащил! Если ты попадешь к ним в руки, я не дам за твою жизнь ни копейки!

– А что такое копейка? – удивленно спросила Фрази.

– Это все равно что сантим, – невольно улыбнулся Державин. – Сантим – мелкая монетка во Франции, а копейка – в России.

– Как бы я хотела побывать в России! – вздохнула Фрази, притаскивая из темного угла какой-то грязный лоскут и старательно вытирая пол. – Ты так хорошо говоришь по-французски! Даже не поверишь, что ты иностранец. Я по-русски говорю плохо, а ведь моя мама наполовину русская. Ее зовут Жюстина, а по-русски это Устинья. Меня зовут Эфрази, Фрази – это сокращенно, но по-русски это Евфросиния. Мое первое имя в честь этой маминой мамы, второе – Агнес – в честь святой, а третье – Анн – в честь бабушки со стороны отца. Мама родилась в Париже и никогда не бывала в России. А я тем более! Я родилась в Нанси, мой отец – француз, значит, насколько я русская? Всего на четверть?

Державин, к числу достоинств которого знание математики никогда, даже в годы учебы, не принадлежало, приуныл. У него была прекрасная зрительная память, что очень помогало ему при карточной игре. Он мгновенно запоминал потертости рубашки каждой карты, которая была у противника, оттого почти всегда точно знал, какие козыри на руках у другой стороны. Ему случалось без труда выигрывать даже у записных шулеров! Но количество карт в колоде он знал просто потому, что их было всегда или 36, или 52, а если бы ему назвали какое-то число сданных карт, например, 15, и предложили посчитать в уме, сколько карт осталось в колоде, он бы надолго задумался. Но даже и это было куда проще, чем ответить на вопрос Фрази!

– Наверное, – согласился он нерешительно. – Наверное, на четверть.

– Тогда странно, почему бабушка говорила мне, что я русская на три четверти, – проговорила Фрази, задумчиво сузив свои голубые глаза. – Но, скорее всего, она просто ошибалась, потому что была старенькая. Да ладно, какая разница, сколько во мне русской крови. Главное, что я люблю Россию! Расскажи мне о ней!

– Обязательно, – пообещал Державин. – Но не сейчас. Когда выберусь отсюда, – расскажу, обещаю. А ты уходи, умоляю тебя! Я ничем не смогу помочь, если они схватят тебя. Ты же видишь, я связан!

– Ты же видишь, я должна сбегать за ножом, – развела руками Фрази с этим своим враз забавным и рассудительным выражением лица.

– Послушай, – чуть ли не всхлипнул от отчаяния Державин, – ты не понимаешь опасности! Ты просто ничего не понимаешь! Если ты попадешься на глаза Каньскому…

– Кто такой Каньский? – немедленно спросила Фрази.

Ну да, еще бы она не спросила!

– Юлиуш Каньский – человек, который меня избил, а моих друзей… – Державин осекся, надеясь, что Фрази не сунулась в тот угол, где лежали мертвые Коломийцев и Покровский, и благословляя полутьму, которая царила в погребе. – Это один поляк. Злодей, предатель, убийца, негодяй! Имей в виду, если ты попадешься ему на глаза, я…

– Ты не дашь за мою жизнь даже сантима, – подсказала Фрази, и Державин мог бы поклясться, что девчонка смеется над ним, если бы она не с таким серьезным видом убирала бутылку и тряпку и отряхивала от пыли свое простенькое платье и смешные полосатые чулочки.

– Если Каньский выследит тебя, он убьет и тебя, и твоих родителей. Ты способна понять, какой опасности их подвергаешь?! – постарался вразумить ее Державин.

Даже в подвальном сумраке было видно, как побледнела девочка.

«Поняла, слава богу!» – с облегчением вздохнул Державин.

– Я буду очень осторожна, – дрожащим голосом пробормотала Фрази, однако упрямо добавила: – Но я вернусь!

«Вот же зараза!» – мрачно подумал Державин.

Честно говоря, опыт его общения с женщинами был совсем небольшой, да и в том опыте постижению женской психологии место уделялось совершенно ничтожное, вернее сказать, вовсе не уделялось. Однако Державин все же понял, что с этой девчонкой проще соглашаться, чем спорить. Конечно, если сейчас начать кричать на нее, грубо выгнать отсюда, она может обидеться, заплакать, может убежать, проклиная и спасенного, и свою доброту. Она же еще мала, где ей понять, что он грубит и кричит ради ее же блага! Нет, у Державина язык не поворачивался, ну просто не поворачивался язык показать себя таким неблагодарным животным.