Запомнился также вечерний поход к председателю правления. Мама обещала помочь его жене разобраться со сканером, и мы с мамой и Егором втроём отправились к ним в дом однажды вечером. Мама и жена председателя пошли заниматься сканером, Егора посадили за мультики, а меня председатель на кухне угостил коньяком. Потом все остальные тоже пришли на кухню, и мы немного посидели, поговорили, выпили коньяку. Внучка председателя оканчивала философский факультет на пару лет позже, чем я, живёт в Германии. В доме у председателя и его жены очень уютно, воссоздана атмосфера 1960-х – как сказал председатель, он хотел, чтобы в доме было «как в детстве». Хотя ему 73 года, в шестидесятых он, скорее, был подростком и юношей. С женой они вместе со школы, так и прожили всю жизнь. В этом большом уютном доме живут одни, дети и внучка далеко. Хорошо мы с ними провели вечер, неспешно разговаривали, было приятно и спокойно.

Ходили с Егором как-то на Малое Борковское, детей там не было, и Егор привязался к нескольким немолодым уже людям, приехавшим на красном квадроцикле автомобильного типа. Мужчина, который вёл квадроцикл, сказал Егору, что они ждут самолёта: скоро в небе над озером будет пролетать его сын, вылетел с какого-то аэродрома под Гатчиной и летит сюда. Егор тоже стал ждать, когда появится самолёт. Через некоторое время самолёт действительно появился, покружил над озером и улетел. А Егор успел так подружиться с этим мужчиной, чей сын летел в самолёте, что тот предложил покатать Егора по лесу на квадроцикле. Мы с Егором сели на квадроцикл, сделали круг по лесу, прокатились по лесным дорогам. И Егор, и я проехались на квадроцикле первый раз в жизни.

В другой день на Осиновском озере утром мы встретили копателя с металлоискателем. Егор сразу подбежал к нему, стал говорить: «Ты ищешь клад! Давай выкопаем клад!» Копатель при нас нашёл несколько монет, которые отдал Егору вместе с двумя детскими машинками, которые были у него в карманах и которые он, видимо, нашёл некоторое время назад, нашёл несколько хреновин от пивных бутылок, военную гильзу и потерянную кем-то серёжку. Серёжкой он был доволен, она была из белого золота с пробой с каким-то чёрным камнем. Я спросила его: «Что самое интересное находили?» «Да много всего было», – ответил копатель.

Как-то раз утром везла Егора на велосипеде-коляске на озеро и встретила Вилли. Он меня увидел из окна машины, вышел, поговорили немного. Вилли рассказывал о доме, в котором он теперь живёт в Сосново, как он там всё сделал удобно, что свет сам включается, когда входишь в комнаты. Выглядел он хорошо, и я была рада, что всё у него налажено и, надеюсь, он счастлив. Говорил, что освоил программирование, теперь ещё и стал сисадмином, администрирует сосновские аптеки и ещё делает крутую электрику для коттеджей, а с биржей на время завязал, потому что сильно проигрался. Говорил, что радуется осени, что места эти больше всего осенью любит, когда людей мало, а то люди уж очень его бесят. Он же всегда был волк-одиночка. Спрашивал, стали ли мне что-то платить наконец за мои книги. Смотрела на него с любовью. Ровно двадцать лет назад мы были вместе. Летом 2000 года. Столько лет прошло. Вилли, хорошо, что ты есть. Хорошо, что можно иногда тебя вот так случайно увидеть, понять: ты жив, всё хорошо, ты радуешься, познаёшь новое, фотографируешь осенний лес, живёшь в чудесном доме, где свет сам включается, когда ты входишь в комнату.

На три дня из Москвы приезжал Гоша. Смотрит на меня, а у меня лицо дёргается и что-то бормочу себе под нос. Пытаюсь принять человеческий вид, а не получается. Два вечера подряд к нам приходила Даша Суховей, в первый вечер с дочкой Юлей, а на второй вечер одна. В первый вечер мы сидели на кухне, пили вино, в посёлке отрубили свет, отключалась Ореховская подстанция, и помещение освещал только фонарик на мобильном телефоне. На потолке образовалась причудливая зелёно-красная на просвет переливчатая тень от бутылки вина. Егор дал концерт под аккомпанемент укулеле, в частности, спел песню «Дурдом», состоящую из одного слова «дурдом», и много других на ходу сочинённых песен. На следующий вечер мы с Дашей сидели на участке, пили напитки покрепче, жгли костёр. Просидели до часу ночи, говорили о поэзии.

Завтра мы уезжаем. Клён у калитки уже на треть красный, красные кленовые листья лежат на нашей лужайке, около забора. Каждый день под яблоней мы собираем новые красные яблоки. Их так много, и непонятно, что с ними делать, как съесть столько, надо бы сварить компот, но сил совсем нет. В траве – ягоды ландыша, тоже красные. На рынке продают бруснику, грибы, тыквы. Рядом с бочкой у нас выросли и там же сгнили несколько подберёзовиков. Сегодня в бору у озера женщина на наших глазах нашла белый гриб. На участках всё ещё много цветов. Кроны деревь-ев желтеют и местами краснеют, мелкие жёлтые берёзовые листочки летают в воздухе, как какая-то золотистая осенняя солнечная рябь. Всё в каком-то золотистом рассеянном мерцании, солнечно, но воздух мёрзлый. Подошла к пруду по дороге на рынок и смотрела на водоросли, на тёмную глубину в обрамлении весёлых жёлто-красно-зелёных красок. Маленькие жёлтые облетающие листочки в золотом мерцании, солнечные зайчики, лучики… И вспоминаются мамины слова, сказанные Егору: люди – как листья на деревьях. «Так же, как листья деревьев, сменяются роды людские». Что же я – листочек и ветер меня несёт?

Решила сегодня устроить нам с Егором праздник: пошли завтракать в пекарню, она в воскресенье ещё открыта, а на обед купили пиццу. Потом пошли на озеро Блюдечко, там Егор играл с детьми, которых привезли на выходные, видели девочку с маленьким крольчонком, она выгуливала его в бору. Потом мы обошли озеро и на лесном пляже увидели рыбака. На наших глазах он поймал двух ротанов и окуня – и всех тут же отпустил обратно. Заговорили о том о сём, рыбак сказал, что у него двое знакомых умерло от коронавируса, а ещё двое поправились, но еле выжили. А незадолго до этого в пекарне, когда мы завтракали, двое мужиков, отец и сын, сказали: «Всем же понятно, что никакого коронавируса нет». Сказали они это потому, что Егор бегал по пекарне и спрашивал: «А здесь есть коронавирус?»

Вечером гуляли с мамой и Егором по тёмным улицам, кое-где светят фонари сквозь листву деревьев, но на многих улицах – совершенная темнота, и тогда мы включали фонарик. Звёзд в небе очень много, как всегда осенью в наших краях. Задираешь голову – и всё небо усыпано звёздами. В октябре их будет ещё больше. Лишь в немногих домах по вечерам светятся окна. Как всегда, лает собака у дома старьёвщика – на участке его сложен всякий хлам, стоят какие-то старые холодильники, разные приборы, детали от всего на свете, и голая детская кукла, где-то подобранная, сидит рядом со всем этим барахлом, как беспомощный ангел. Некоторые дома кажутся такими красивыми, уютными, с цветами, беседками, яблонями на участках, а некоторые выглядят угрюмо, медленно разваливаются на заброшенных, заросших участках, где валяются доски, шифер, и кажется, в каком-то старом, мрачном сарайчике на границе с лесом держат кого-то похищенного, и никто его никогда здесь не найдёт. Сегодня на участке видела ёжика – последнего ёжика за этот дачный сезон, полный ежей, белок, лягушек, уток. В сосновом бору на кустиках ещё есть черника, в лесу – много грибов. Утки, которые в начале лета были крошечными утятами, теперь стали огромными, жирными и скоро улетят отсюда, из камышей, где они родились, в жаркие страны. Бродячие собаки у рынка кажутся в последнее время особенно несчастными. Всё лето они лежали на рыночной площади, грелись на солнышке, перепадала им и кое-какая еда, и было тепло, а теперь их ждёт суровое время. Скоро я закончу эту книгу. Казалось бы, лето прошло и пора уже ставить точку, но я чувствую, что ещё рано, что что-то должно произойти, что-то, что позволит мне её закончить так, как это должно быть, какая-то финальная нота, и я жду её и знаю, что она будет.