он. Главное – начать лечение вовремя. Утверждал, что в мировой практике бывали случаи и полного выздоровления, хоть и процент их ничтожен.

Но почему-то чем больше он уверял, что положительный исход возможен, тем отчетливее она понимала – скорее всего, это конец. Медленный и мучительный. Да и расписанный врачом курс лечения тянул на какую-то совершенно астрономическую сумму.

Ладно бы, если б не зря. Она бы залезла в кредиты, продала бы всё, что можно. Но врач сказал:

– Пока начнем с этого. А дальше посмотрим на результаты и, если надо, скорректируем…

Поначалу было очень страшно. Хотя тогда еще оставались сомнения. К тому же болей и вообще каких-либо изменений она еще не чувствовала, если не считать утомляемости и раздражительности. Но это ведь вполне могло быть и по другой причине: авитаминоз, осень, банальная хроническая усталость. Она даже позволила себе нелепую надежду: а вдруг там ошиблись? Перепутали анализы или что-нибудь еще? А вдруг из нее просто хотят выкачать денег побольше? Она такое видела в кино. Сомнительно, конечно, но чем черт не шутит.

Оксана обратилась в другую больницу, прошла обследование, но диагноз подтвердился.

Здесь врач был грубоватый, угрюмый, какой-то уставший от жизни, от своих пациентов, от их болячек и страданий. Потому, наверное, и церемониться с ней не стал. На ее вопрос, какие прогнозы, сказал в лоб, как выстрелил:

– Ну какие могут быть прогнозы? Говорю же – тут только паллиативная терапия. То есть по мере нарастания симптомов будем их… купировать… ослаблять. Но лечение… – он пожал плечами. – Не в вашем случае. Разве что экспериментальные какие-то программы, если у вас есть лишние деньги, но все равно у нас такого нет. Надо связываться с профильными клиниками в Германии или Израиле. Да и там какие шансы? Просто надежда на авось…

Тогда она сорвалась впервые. Не справилась с собой. Может, стоило просто уволиться. Но как представила, что останется один на один с болезнью и ожиданием смерти… За работой хоть забывалась на время.

Да и директриса на ее заход издалека, что, возможно, она скоро уволится, сразу вцепилась в нее мертвой хваткой:

– Оксана Викторовна! Оксаночка! Ты меня без ножа режешь! Я вон недоучек вынуждена принимать, учителей совсем не хватает. А ты собралась уйти! Посреди первой четверти! Где ж я тебе замену сейчас возьму? Ну, доведи хотя бы до конца года. Не добивай! Я же всегда шла тебе навстречу. И детки тебя так любят…

Оксана уступила, решив, что пока может – будет работать. Но о болезни своей никому говорить не хотела, чтобы знали. Хватило ей уже в поселке перешептываний за спиной и жалостливых взглядов.

Только вот контролировать себя становилось все сложнее. Раздражение к их сыну прорывалось постоянно. Потом, дома, успокаивалась, внушала себе, что так нельзя. Нравится он ей или нет, но отыгрываться на ребенке – никуда не годится. Настраивалась. Но стоило наутро увидеть его снова в классе, и внутри всё закипало.

В себя пришла только, когда Митя обмочил штаны. Этот момент ее словно отрезвил. Даже на какой-то миг стало стыдно. Она поклялась себе, что больше не будет его цеплять, не будет придираться. В начале же года как-то терпела. Ну и испугалась, конечно, что мальчишка расскажет все родителям, будет скандал. Все-таки палку она перегнула. Особенно когда делала вид, что не замечает, как он тряс рукой и просил выйти.

Но почему-то Митя никому ничего не сказал. Потому что Никита, хоть и говорил с ней потом, но явно не знал о том, что на самом деле произошло.

Однако на следующий день Митя не пришел на уроки. И еще два дня затем прогулял. Оксана позвонила Инне и морально была готова к любым претензиям с ее стороны. Придумала для себя какие-то отговорки. Но встреча вышла неожиданной.

Она не первый раз вызывала родителей для бесед, но каждая мать старалась так или иначе выгородить своего ребенка. Даже отпетого хулигана. А то и откровенно нападала с заявлениями: «Вы – школа, вы и воспитывайте!». Инна же выслушала ее с ледяным лицом. Не задала ни единого вопроса, не сказала ни слова в защиту сына. Лишь кивнула, мол, ясно, и стрельнула недобрым взглядом в Митю, который сидел за партой и тут же съежился в комочек. Посмотрел на свою мать затравленно. Даже ей, Оксане, сделалось не по себе. Потом они ушли.

– Видела? Кого-то, похоже, сегодня ждет ремень, – хмыкнула директриса, которая тоже присутствовала в кабинете. – Мне даже жалко мальчонку стало.

Оксана кивнула, хотя жалости к ее сыну не чувствовала. Зато испытывала почти ненависть к самой Инне.

«Какая она мать! – негодовала про себя Оксана. – Она всё получила от жизни, о чем я и мечтать не смела. Любовь, семью, детей. Получила просто так. И ничего этого она не заслуживает. Злобная высокомерная стерва, которая никого, кроме себя, не любит!».

Митю Оксана старалась больше не трогать, сдерживая в себе глухую злость. Может, и ни к нему, а к Инне, ко всей этой несправедливой ситуации. Но и сам мальчишка раздражал ее безмерно, как живое напоминание всего, чего лишила ее судьба и щедро даровала этой надменной стерве.

Только вот злость эта копилась и разъедала внутренности как яд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Весной начались боли. До этого просто мучила сильная слабость, сухость во рту, одышка.

Первый раз это случилось ночью – во сне вдруг пронзило как молнией. Прошило все тело острыми иглами, так что потом Оксана, истекая холодным потом, не могла ни охнуть ни вздохнуть.

Наутро записалась к своему угрюмому врачу. Сдала очередные анализы, сделала снимки. И почти каждые три-четыре часа заглатывала горстями обезболивающее. На следующий день поехала вечером за результатами. Зашла в кабинет и только взглянула на врача, как сразу поняла – дело плохо. Даже он, вечно мрачный и недовольный, смотрел на нее не так, как обычно.

– Мало мне осталось, да? – спросила Оксана.

– Болезнь развивается быстрее, чем мы думали… – отвел глаза врач.

Оксана с трудом сглотнула ком.

– До лета хоть дотяну?

Он не ответил, лишь взглянул с плохо скрываемой жалостью.

– Я выпишу рецепт… в нашей аптеке на первом этаже сможете брать препараты. У вас есть кто-нибудь, кто будет за вами ухаживать?

Она задумалась, потом кивнула:

– Да, мама.

Выйдя из больницы, Оксана села в машину. Всю трясло, веки горели, горло сжимал спазм, но плакать не получалось. Ни слезинки не смогла выдавить. Постояв немного