— Значит, следуя вашей логике, Франция должна вести войну с противником, который фактически разбил всех своих врагов? — ядовито поинтересовался капуцин. — И как вам, слуге католической церкви, пришла в голову мысль, что католическое государство может воевать на стороне отступников, еретиков? Кто надоумил вас на это — дьявол или же маркиз де Молина?

Фанкан страшно побледнел и чуть было не лишился чувств, увидев клочок бумаги в руках отца Жозефа. Это было его собственное письмо, адресованное Великому магистру «Чёрных капюшонов». Он слабо вскрикнул и без сил опустился на стул, так как ноги отказались служить ему.

— Я поступил на службу к «Молчаливым», выполняя приказ генерала Иезуитского ордена, — наконец произнёс он. — Сам Муций Виттеллески одобрил мою жертву.

— А я думал, вы служите мне, — прервал его Ришелье. — Вы, кого я всегда считал своим другом!

Господин кардинал был вне себя от гнева. Отец Жозеф ядовито рассмеялся.

— Не вы один пребывали в таком заблуждении, ваше высокопреосвященство, — пропел он. — Так же думал и Муций Виттеллески, и Валенса, да и я сам. Но все мы заблуждались, потому что этот предатель нашёл себе другого хозяина, под стать своей трусливой душонке.

Отец Жозеф поднялся со стула.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.

— Я хочу, чтобы вы наконец рассказали нам правду о том, как вам удалось вырваться из рук «Молчаливых»! Какой ценой вы купили себе свободу? Кто тот человек, который заставил маркиза де Молина помиловать предателя, а королеву Генриетту — забыть о своих подозрениях касательно вашей роли в убийстве д’Эгмона? Кто? Бэкингем?

Фанкан опустил голову.

— Да, я обязан герцогу своей жизнью, — признал он. — Но, кажется, Бэкингем и не делал тайны из своих убеждений, когда предложил вашему преосвященству наступательный союз. И если я не рассказал вам о наших с ним договорённостях, то только из опасения быть неправильно понятым. Герцог не мог заставить меня предать свою родину и свои убеждения, потому что я и в самом деле считаю, что наступательный союз Франции, Англии, Дании, Швеции, Соединённых провинций и протестантских немецких княжеств отвечает национальным интересам Франции и полностью соответствует той политике, которую проводил великий Генрих IV[69]!

— Ах, если бы вам удалось убедить королеву-мать в своей правоте! — вздохнул Ришелье, который в глубине души был согласен с Фанканом. — Но я уже тысячу раз говорил, что Франция может поддержать антигабсбургскую коалицию только деньгами, что и делает... по мере возможности.

Но капуцин не желал ничего слушать.

— Вы! — зарычал он, тыча пальцев в грудь Фанкану. — Вы только что признались в предательстве, и я прошу господина кардинала это запомнить.

— У меня хорошая память, друг мой, — заверил его Ришелье. — Вы ещё что-то хотите мне сказать?

— Я хочу сообщить, что вы зря сокрушаетесь о невозможности последовать советам этого негодяя. Бэкингему плевать на протестантский союз. Он желает мира с Испанией. И сейчас, когда мы с вами мило беседуем в этом кабинете, его агенты опутают английскими сетями Мадрид и Брюссель, чтобы вынудить короля Филиппа заключить мирный договор.

— Этого не может быть! — воскликнул Фанкан, но его крик утонул в вопле негодований его высокопреосвященства:

— Я знаю, Бэкингем делает это, чтобы развязать себе руки в грядущей войне против Франции!

— И я так считаю, — подтвердил отец Жозеф.

Ришелье схватился за голову.

— Что же делать? — жалобно спросил он.

Капуцин мстительно усмехнулся.

— Я скажу вам! Когда этот шпион, — он указал на Фанкана, — окажется в Бастилии, где ему самое место.

На этот раз Ришелье был склонен согласиться со своим другом, и скоро вызванная им стража поволокла упирающегося Фанкана в тюрьму.

Ришелье и господин дю Трамбле остались одни. Кардинал уже совершенно пришёл в себя.

— Мы должны опередить Бэкингема, — заявил он. — Нужно подписать договор с Мадридом раньше, чем это сделают англичане.

— Я твержу об этом вашему преосвященству уже несколько месяцев, — хмыкнул отец Жозеф. — Но вы всё это время предпочитали заигрывать с Лондоном, вместо того, чтобы воспользоваться войной и поставить Англию на колени!

— Мы ещё можем всё поправить, — произнёс Ришелье, закусив ус. — Англия — протестантская страна, а Оливарес — личный враг Бэкингема. И если шепнуть ему на ухо, что милорд затеял переговоры о мире только для того, чтобы без помех прогуляться к Ла-Рошели и добиться торжества протестантизма во Франции, испанский ветер может перемениться.

— Я уже шепнул об этом генералу иезуитов, — хмыкнул капуцин. — Кстати, ветер наверняка переменится, если предложить испанцам вместе посетить Англию и перекрестить еретиков в истинную веру. Кто знает? Может, совсем скоро «Те Deum» будут распевать не только в Ла-Рошели, но и в Лондоне?

Уолтер Монтегю неторопливо мерил шагами мрачную приёмную генерала Иезуитского ордена Муция Вителлески[70]. Он прибыл в Рим по приказу Генриеты Французской для того, чтобы разделаться с маркизом де Молиной — злейшим врагом иезуитов. Но этим его миссия не ограничивалась. Он собирался заверить орден в искренности намерений Англии относительно союза с католической Испанией и добиться его поддержки в мирных переговорах. Генриетта поддерживала стремление Бэкингема дать Англии мир и поручила своему агенту похлопотать об этом и в Риме. Если бы удалось заручиться поддержкой столь могущественной организации, вопрос об урегулировании англо-испанских отношений мог бы считаться решённым. К сожалению, Её Величество не поинтересовалась мнением первого министра насчёт такого союзника, но сделала это не из-за недоверия, а только из-за нежелания расширять круг лиц, посвящённых в её план расправиться с «Молчаливыми». Поступить так её убедил Уолтер Монтегю, заверив, что об этом будет известно только трём лицам: ему самому, королеве и генералу Иезуитского ордена. Только после этого Генриетта передала своему секретарю адрес Великого магистра в Женеве, куда тот отбыл на длительный срок, предупредив Её Величество, что она может связаться с ним, если будет необходимость.