даже резче, ярче. Я увидел тайгу и сопки в закатном солнце – изумруд и лазурь – и четырех прекрасных девушек в роскошной декорации. Почему я все еще не с ними? Вниз!

Сердце провалилось, будто я летел на качелях. У костра меня увидели, замахали руками, закричали, засмеялись. Побежали навстречу. Мы сшиблись на склоне с разбегу. Я обнимал их всех по кругу, они обнимали друг дружку, я обнимал их снова, мы обнимались, свалившись в кучу малу …

– Кто-то ходит там, в кустах, – сказала Маша, когда я оказался у костра на лапнике.

– Я тоже слышу – кто-то ходит и пыхтит, – сказала Настя с дурацким таинственным видом.

– Кто это может быть? – пропела Ольга с чарующей улыбкой.

– Наверно, это бобер, – сказала Настя серьезно.

Это было ужасно смешно … О-о-о! Настя вставила под верхнюю губу две белые щепочки наподобие передних зубов и скалилась, изображая бобра. Показывала, как бобер грызет дерево, как бобер умывается, бобра злого, бобра пьяного и бобра влюбленного. Мы умирали со смеху. Принцессы звенели вокруг меня колокольчиками. Я купался в этом звоне и уплывал в нем, как в горном ручье, – хрустальном. Когда бурливый поток сменился мягким течением, мы плыли, лежа на пахучих сосновых лапах. Дышали и плыли и улыбались.

…Я открыл глаза и увидел Машу. Она катила в гору камень – пыталась, потому что камень был величиной с крупную тыкву и такой же круглый. Я лежал и наблюдал. Каким-то чудом, напряжением всех сил она провернула тыкву два раза. Встать и помочь ей? Но я не двинулся с места. Со временем понял, что уже темно и я вижу Машу в свете костра. Он все еще бодро и уютно потрескивал. Почему? Смутно тревожная мысль: костер уже должен был погаснуть. Потом я увидел Ольгу – она шла с горящей головешкой в руке и поджигала елки. Еловые лапы со свежей зеленой хвоей не хотели гореть, только дымились. Ольгу это не смущало, она так и шествовала по кругу среди деревьев с факелом. Красиво. По другую сторону костра спала, разметавшись, Настя. А где Таня?

Я уже знал – произошло страшное.

Я приподнялся. Это простое действие далось мне с трудом: все тело было будто отлито из каучука. Я даже чувствовал запах разогретой костром резины. Оглянулся и увидел – великан уносит во тьму Татьяну. Я видел его широкую спину и свесившуюся голову Татьяны, ее ноги с обнаженными икрами, искусанными гнусом … Я встал, чувствуя себя упругим и твердым. Тело будто сопротивлялось всякому моему движению, но только вначале, в следующее мгновение движение ускорялось и усиливалось, будто в мышцах раскручивался толстый резиновый жгут …

Распутин нес Татьяну на руках. Мощными прыжками я догонял его, но не мог догнать. Я закричал и выстрелил в его широкую спину. Стрелял, пока не кончились патроны. Видел, как пули разрывали кафтан, но он даже не вздрогнул …

Я врезался в спину Распутина с разбегу и сшиб его с ног. Он уронил Татьяну, и мы покатились, сцепившись, вниз по склону. Возникало и пропадало его широкое лицо – то всходило, то заходило надо мной, как бородатое светило. Мы упали куда-то, я душил его, навалившись всем телом. Где-то шумела вода. Он отбросил меня одним мощным толчком огромных рук, затем отшвырнул еще дальше ударом исполинских ног … Хорошо, что я был упругий и твердый. Я только отскочил как мячик, безо всякого вреда для себя, и снова налетел на него.

Мы упали в ручей с быстрым течением. Я топил его, он топил меня, я снова топил его … Он вырвался, вышел из воды и, шатаясь, побрел вверх по склону. Я лежал у ручья – ноги в воде. Нужно было подняться, и я стал собирать в животе упругий жгут, скручивал его из нитей – сначала тонких и дрожащих, потом все более мощных, пружинящих. Жгут свивался и поднимался от живота к груди, потом к горлу, я чувствовал внутри его животную силу, будто он скручен из моих кишок, мышц и вен. Я отпустил его, и он развернулся в одно мгновение. Дикая сила подбросила меня и обрушила на спину Распутина …

Из записок мичмана Анненкова

20 августа 1918 года

Расплывчатые пятна и извилистые полосы, реки, моря и горные массивы – карта неизвестной страны плыла надо мной, то погружаясь во мрак ночи, то освещаясь косыми лучами солнца. Я изучил ее в подробностях, мог бы пройти через эти моря и горы с закрытыми глазами, потому что, даже закрывая глаза, я все равно видел эту карту. А потом на ее фоне возникло лицо Лиховского, и я понял, что это оленья шкура в пятнах и прожилках.

– Он смотрит на меня, – радостно доложил Лиховский кому-то в сторону. – Ты меня слышишь? – заорал он мне.

– Слышу, – сказал я, как мне казалось, тоже громко.

– Что? Что ты говоришь?

– Слышу! – заорал я.

– Он шевелит губами, – радостно сообщил кому-то Лиховский, и между мной и «картой» появилось лицо доктора Боткина.

– Вы меня слышите? Кивните, – сказал он.

– Слышу! – закричал я.

– Просто кивните, – повторил доктор.

Я кивнул. Доктор и Лиховский улыбнулись и исчезли.

Из записок мичмана Анненкова

21 августа 1918 года

Снова я открыл глаза на следующий день. Надо мной опять возник Лиховский. Долго улыбался, пока не появились еще Бреннер и Каракоев.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Бреннер.

– Нормально! – закричал я.

Они даже отпрянули.

– Ого! – засмеялся Лиховский.

Каракоев и Бреннер таращились на меня.

– Можете говорить тише, мы вас слышим, – сказал Бреннер.

– Где я?

– В чуме нашем. Мы поставили его, когда тебя нашли, – сказал Лиховский.

– Что с девочками?

– Все в порядке, – сказал Каракоев.

– Здоровы, – сказал Боткин.

– Нашли Распутина?

Они переглянулись.

– Там был Распутин? – спросил Бреннер.

– Конечно! Я убил его! Вы нашли тело?

– Нет, – сказал Бреннер. – Расскажите, что там случилось. Мы до сих пор теряемся в догадках.

Август 1918 года

Иркутская губерния

В предрассветном сумраке царь собирал дочерей, разбросанных по склону, будто злой кукольник-великан вытряхнул своих кукол из ящика. Серые заношенные платья казались белоснежными в бурой траве.

Тунгусы рассказали, что есть поблизости шаманская пещера: если старец увел царевен, то, наверно, туда.

На рассвете нашли. Доктор Боткин проверил пульс: Анастасия, Мария и Ольга были живы, спали беспробудно. Татьяну нашли в пещере, вход в которую не сразу можно было заметить в зарослях. Она лежала на деревянном кресте, будто приготовленная