— Но не учел одного: знакомить со смертью можно лишь сильных духом. Тех, кто способен заглянуть за грань — и остановиться. А Иру царство тьмы, к сожалению, поработило. Полностью. Нормальных людей смерть должна расслаблять, а для Ирины, увы, она стала тяжелым наркотиком. Я сейчас думаю, Дима, что было бы, ухвати я самые первые симптомы? Когда она останавливала машину, чтобы сфотографировать со всех ракурсов сбитую на трассе окровавленную собаку. Когда получила каким-то обманным путем пароль к закрытому форуму судебных медиков и с упоением разглядывала снимки, сделанные во время вскрытий. Но я считал, что сам не без греха, и только посмеивался над ее забавами. Стал всерьез волноваться, только когда она аквариум разбила.

— Аквариум? — насторожился Полуянов.

— Ну, у меня дома стоял. Обычный такой, круглый. Жила в нем всякая мелочь — гуппи, гурами, никому не мешали. А однажды прихожу — вода вылита, а рыбешки мои на столе. Дохлые. Ирина, понимаешь, инсталляцию снять задумала.

«Да, — мелькнуло у Полуянова, — фантазия у девушки небогатая».

— Я ей, конечно, скандал закатил, а она в слезы. Искренне ничего не понимала, кричала: «Что такого я сделала? Подумаешь, какие-то рыбки! Я тебе новых куплю!» Ну, это и стало последней каплей. Я ей велел собрать чемодан и убираться.

— Когда это случилось?

— Пару месяцев назад.

«То есть до начала всех неприятностей с Изабель».

Полуянову вдруг стало жаль нескладного, несчастного толстяка. Утешить бы его сейчас, не допрашивать. Однако он решительно произнес:

— Вы знакомы с Изабель Истоминой?

— С проклятой черномазой? — усмехнулся Золотой. И в ответ на Димин недоуменный взгляд пояснил: — Это Ирка ее так называла. Они когда-то подругами по команде были. Синхронным плаванием занимались, подавали большие надежды. Но однажды Изабель чего-то там напортачила, и их обеих из сборной выгнали. Истомина — та вроде даже и не расстроилась, она все равно из спорта уходить собиралась. А Ирина мечтала выйти в чемпионки. Но, повторюсь, из-за проклятой черномазой путь к высшим достижениям ей оказался закрыт. — Фотограф снова потянулся к своей чудо-фляге.

— Минуточку, Георгий Васильевич, — перехватил емкость Полуянов. — Еще два вопроса, а потом пей хоть до дна.

— Слушай, кто ты все-таки такой? — раздраженно произнес толстяк. — На мента не похож. Журналюга?

— Нет, — открестился Дима от любимой профессии. — Меня Истомина наняла.

И коротко, емко — по-журналистски! — рассказал фотографу о злоключениях Изабель.

Толстяк слушал, разинув рот. Когда Дима умолк, потряс головой:

— Бред какой-то! Натурально, психический бред. Вы думаете, это Ирка забавляется? Хотя… почерк ее, чего спорить. Мстит за давние обиды? Но они обе со спортом лет десять назад покончили, не меньше! Почему вдруг сейчас?

— Не знаю, — вздохнул Полуянов.

— Впрочем… — Фотограф теперь разговаривал будто бы сам с собой. — У сумасшедших голова как-то по-особому устроена… Мы ведь с Ириной не только из-за творческих разногласий расстались. Я ее в последнее время просто бояться начал. Могла взорваться из-за любой мелочи, чашки, например, разбитой. Кричала, на пол падала. Полагаю, в ней давно уже сидела болезнь. Мне бы ей врача хорошего найти — а я ее просто выгнал…

— Как далеко Стеклова может зайти в своих забавах? — хмуро спросил Полуянов.

— Однажды во время скарфинга она меня едва не задушила. Очень даже по-настоящему. «Скорую» пришлось вызывать. Все, Дима. Два вопроса ты задал. Возвращай флягу.

— Золотой, а ты любил ее? — Полуянов не сводил с толстяка глаз.

Тот сглотнул, опустил голову.

— Соврать тебе, что ли? Ладно, не буду. Все ж таки выпивали вместе. Да, любил. И боялся. А сейчас — не люблю. И еще больше боюсь.

Мужчины — существа поразительные. Даже лучшие из лучших — такие, как Димочка Полуянов.

Вчера заявился домой в два часа ночи и пьяненький. Ну ладно, это объяснил: выпить для дела пришлось, с фотографом Золотым.

Но дальше — хлеще!

С утра ластится, будто кот:

— Надюшка, солнце мое! Машина-то моя в Бибиреве осталась. Куда мне было в таком виде за руль? Может, перегонишь, а? Ты ведь все равно в отпуске.

— Дима, — сдвинула брови Митрофанова, — я вообще-то отпуск брала для того, чтобы вещи упаковать!

— А я тебе со сборами помогу! Вот клянусь, сегодня и завтра весь вечер помогать буду!

Надя опять поверила. Машину пригнала — полдня на это убила.

А Полуянов вечером является и радостно заявляет:

— Меня в командировку посылают! Прямо завтра.

— Ты с ума сошел?

— Надюш, да я пытался им объяснить, что не могу, квартирный вопрос в разгаре… Но командировка-то в Париж!

— Вот гад! — ахнула Надя. — Я — в свой собственный законный отпуск! — целыми днями дышу пылью, пакую коробки! Твою машину перегоняю. А ты, значит, в Париж!

— Ну, я всего на два дня! И поездка по бизнес-классу, жаль отказываться! Зато готов исполнить любой твой каприз. Кольцо от Тиффани? Босоножки от Джимми Чу? Или… или хочешь какой-нибудь торшер французский? Дизайнерский, для новой квартиры!

У Нади на языке так и вертелось посоветовать Диме засунуть торшер в одно известное место, однако, прежде чем развязывать ссору, сосчитала до пяти — и ругаться не стала. Все равно от Полуянова по большому счету во время сборов толку мало. Начинает книжки складывать в коробку — обязательно возьмет один из томиков, откроет и зачитается. Оборачивал посуду газетами — ее любимую чашку разбил. Да еще вздыхает горестно, словно он на каторге.

Может, и лучше ей будет, если любимый Димочка пару дней не станет путаться под ногами.

Но — чтоб не расслаблялся — взглянула хмуро и произнесла:

— Торшером не обойдешься. Я тебе целый список напишу. Помнишь, мы очень стильную хлебницу видели в «Галери Лафайетт» и еще такой высокий стульчик смешной?

— Надь, но я ведь в составе делегации бизнесменов! — взмолился журналист. — А полечу с торшером и стульчиком, как мешочник!

— Ничего, — отрезала Митрофанова. — Сейчас все прогрессивное человечество мебель за границей заказывает. Со стулом, правда, сначала проверить надо. Я его хотела на кухню, в уголок к окну втиснуть. Но не знаю, влезет он туда или нет. Сегодня поздно звонить, а завтра попрошу Изабель измерить.

— Я утром улетаю, — торопливо сообщил Дима, — в шесть утра надо из дома выйти!

— Ничего, — усмехнулась Надежда. — Я тебе эсэмэску пришлю. Прямо в Париж.

Дима предпринял последнюю попытку увильнуть:

— Надя! Неужели ты не знаешь, что в «Галери Лафайетт» коллекции каждый месяц меняют! Мы в Париж полгода назад ездили. Нет там давно ни хлебницы, ни этого стула!