– Большой террор начался позже, – Славин-младший выдвинул очередной аргумент. – С этим ты, надеюсь, спорить не будешь.

– Не буду. Нарушения закона со стороны тех, кто по долгу службы должен осуществлять правосудие, это – бич России во все времена. В тридцатых годах отправляли в лагеря по выдуманным делам о шпионаже, сегодня менты выколачивают признанки в уголовщине, а судьи вешают сроки, даже толком не разобравшись в уликах… Речь не о человеческих единицах, каждую из которых, естественно, жалко, а о тенденциях построения нормального общества. Из негодного материала руками негодных исполнителей ничего толком не сделать. Увы, Виссарионыч не до конца это понимал. Кстати говоря, вопли о так называемом «большом терроре» начались не тогда, когда фабриковались тысячи фальшивых дел, а когда карательная машина добралась до первых исполнителей среднего звена… И до жен членов Политбюро. Их, между прочим, сажали тоже. не от балды. В основном – за воровство госсобственности, махинации или за то, что по пьяной лавочке распускали языки на дипломатических приемах.

– А Лаврентий?

– Что – Лаврентий?

– Ну-у… – смутился Вася. – Истории о женщинах, присутствие на допросах, пытки…

– Не смешивай все в одну кучу, – поморщился Владислав. – Одно дело – выполнение Берией своих прямых обязанностей, и другое – мифы. В легенды о схваченных и изнасилованных им девушках я вообще не верю. Не мог глава столь могущественной спецслужбы так тупо себя вести. Если и были у него романы на стороне, так по обоюдному согласию. А «воспоминания обесчещенных дам» – не более чем выдумки… Конъюнктура. Типа откровений уфологов-контактеров. Ибо по заявкам «свидетельниц» выходит, что Лаврентий посвящал случайную партнершу во все государственные секреты. С датами, тактико-техническими данными новых видов вооружения, географическими координатами расположения спецобъектов… Мне что-то не верится в сюрреалистическую картинку, когда Лаврентий Палыч в перерыве между оргазмами выкрикивает группы цифр, а «жертва» все это старательно конспектирует… Теперь о методах добычи показаний. С простыми гражданами, коих пинали рядовые сотрудники НКВД, Берия, ясное дело, не общался, и на их допросах не присутствовал. Он мог иметь дело с верхушкой арестованных: партработниками, генералами, крупными хозяйственниками. А те, по своей сволочной природе, и сами все рассказывали, и подельников закладывали. Зачем их пытать? Достаточно намекнуть на возможность снисхождения – и дело в шляпе.

– Ты, по-моему, Берию несколько идеализируешь…

– Ничего подобного, не утрируй. – Рокотов сделал большой глоток. – Я стараюсь непредвзято оценить соотношение вымысла и реальности. Если где-то по поводу какой-то персоны всплывает ложь, значит тот, кто эту ложь придумал, желает скрыть собственные грешки. И следует всю информацию об единожды оболганном человеке рассматривать под микроскопом…

– О чем спорим? – К столу подсел Янут.

– Об исторической справедливости. – Василий налил Виталию щедрую порцию кофе. – А где Леха?

– Щас подойдет… Слушай, Влад, у нас тут одна мысль появилась.

– Изложи.

– До вечера еще уйма времени. Ты все равно будешь Чичиков допрашивать. Может, поинтересоваться у них, где они общак держали?

– Ага! – развеселился биолог. – Совместим, так сказать, приятное с полезным?

– Не без того, – смутился гранатометчик.

– Я не возражаю. Так или иначе тут все разграбят либо федералы, либо пришлые бандиты…

У Янута посветлело лицо.

– Когда приступим?

– А сейчас кофе допьем и можно будет начинать. Тянуть с допросом резона нет. Только вы их перед этим в туалет сводите, не хочется, знаете ли, чтобы в процессе кто-нибудь обгадился…

Лёма Беноев с трудом повернул голову вправо и посмотрел назад. Потом так же через левое плечо.

Захватившие его в плен неизвестные разбрелись кто куда, оставив возле связанных чеченцев всего одного охранника. Но шансов на освобождение и побег у четверых боевиков не было. Помимо веревок, опутывающих руки и ноги, вайнахов еще попарно скрепили кандалами, снятыми с рабов, и обвязали единым тросом.

Справа от Лёмы сидел Лечи Атгиреев, слева – Али Баграев, за спиной – Насрулла Товмирзоев. Насрулле было плохо, он тяжело дышал и время от времени заходился в приступе судорожного кашля.

Беноеву было очень страшно, но он старался этого не показывать.

Негоже гордому горцу унижаться перед пленившими его русаками и вымаливать прощение, обещая рассказать все, что знает. Правда, неизвестные никак не выказывали своей заинтересованности в получении информации, и будущее вайнахов оставалось туманным. Члены спецгруппы, уничтожившие аул вместе со всеми его обитателями, вели себя необычно. Не угрожали, не били, не грабили дома, не вызывали подкрепление или вертолеты, должные доставить их на базу, а «языков» – в фильтрационный лагерь. Просто посадили на землю возле огромного валуна, и все.

Умирать Лёме не хотелось.

В свои тридцать два года он успел лишить жизни многих, но самого себя в качестве жертвы не рассматривал. До вчерашнего вечера ему казалось, что сытая и бесшабашная жизнь будет продолжаться вечно. Каналы поставок топлива в Ингушетию налажены, договоренность с федералами имеется, на всякий случай есть пачка документов, оберегающих Беноева от конфликтов с русскими властями. Согласно удостоверению сотрудника новообразованной чеченской милиции и справкам с печатями ФСБ, Лёму нельзя было задерживать на КПП, и он мог в любое время выехать за пределы республики, для чего у него были и российский паспорт с московской пропиской, и загранпаспорт с открытыми визами в Турцию, Саудовскую Аравию, Францию и страны Балтии.

Нападение на аул означало, что где-то на самом верху произошли крупные изменения. Группу Гареева решили списать во имя какой-то цели. То, что это было связано с переделом нефтяного рынка, Беноев не сомневался. В ином случае ни один военнослужащий федералов и близко бы не подошел к окраинам села.

Но в этом для Лёмы был шанс на спасение. Покровители Гареева в штабе Объединенной Группировки и друзья Арби Бараева в Москве не желали бы, чтобы документированная информация о соучастии в незаконном бизнесе стала бы общеизвестной. У Беноева была страховка – пакет с аудиозаписями разговоров и несколькими расписками крупных чиновников, который он по заданию Резвана припрятал у надежных людей вне территории Чечни. Таким образом, Лёма мог торговаться – в обмен на свою жизнь он принимал меры к тому, чтобы документы так и оставались неопубликованными…

Беноев немного воспрял духом и стал ждать, когда с ним захотят побеседовать. В том, что допрос состоится, Лёма не сомневался. Иначе их бы не брали в плен, а прикончили на месте.

Янут подтолкнул ногой Атгиреева, чтобы тот не задерживал остальных, и подмигнул Рокотову, который восседал на принесенном со двора плетеном кресле и поигрывал здоровенным хромированным револьвером, экспроприированным с мертвого тела Султана Тамаева.