свое знамя, ваш отец заявил права на город и добычу. Он поступил неправильно, не я.

Аргумент показался Лео несущественным.

– Он ведь вместе со своими людьми тоже брал Акру, тогда почему ему отказали в доле добычи? Он был твоим союзником, а ты обошелся с ним, как с вассалом? Но мой отец – герцог Австрийский, и ты на своей шкуре убедишься, что это значит!

Мальчик резко повернулся и вышел, громко хлопнув за собой дубовой дверью.

Фридрих не последовал за братом.

– Я тоже не понимаю, – промолвил он, но без убеждения, звучавшего в тоне брата. – Наш господин отец – человек гордый, а ты без нужды унизил его. Когда твои люди сорвали флаг и бросили его в ров, они попрали его гордость, его честь, честь Австрии.

Ричарда не радовал оборот, который принял их разговор. На упреки Фридриха отвечать было сложнее, чем на обвинения Лео.

– Я не знал, что знамя скинули в ров.

– А если бы знал, наказал бы своих людей за это?

Ричард поразмыслил.

– Нет, – честно признал он. – Скорее всего, не наказал бы. Как я уже упомянул, они исполняли приказ.

– Ты утверждаешь, что мой отец не по праву вывесил знамя. Даже если это так, ты поступил еще хуже, подтолкнув его оставить армию и вернуться домой.

– А вот тут я ни при чем. – Король нахмурился. – Он сам решил уехать с войны, и это позорное решение, потому как герцог давал такой же священный обет, как и я, как мы все. Обет оставаться в Утремере до тех пор, пока мы не отберем Иерусалим у неверных.

– Но это ты сделал так, что ему невозможно было остаться. Неужели ты этого не видишь? Все его люди знали о случившемся: о том, что с австрийским знаменем обошлись как с ничтожной тряпкой. Как он мог остаться после такого унижения и позора? Отъезд был для него единственным способом сохранить лицо, пусть даже это причинило ему много страданий. Он уже во второй раз принимал крест. В первый свой приезд в Святую землю он даже получил частицу Истинного Креста от короля Иерусалимского. И хотя дар был для него бесценен, отец отдал реликвию аббатству в Хейлигенкрейц, сказав, что ей надлежит пребывать в доме Божьем. Судьба Святой земли заботит его ничуть не меньше, чем тебя, милорд. Вот если бы ты выразил хоть толику уважения к его чести, чего он с полным правом ожидал, отец никогда не уехал бы, и ты не оказался бы здесь, в Дюрнштейне, в эту декабрьскую ночь.

Тут Фридрих повернулся, явно довольный, что последнее слово осталось за ним, и чинно вышел из комнаты.

Сразу после ухода мальчиков принесли ужин, но Ричард даже не прикоснулся к нему. Поначалу он отмахивался от жалоб Леопольда, как от досадной помехи, но когда герцог уплыл вместе с французским королем, распространил на него то презрение, которое питал к Филиппу. Львиное Сердце отказывался понять, как эти люди могли с такой легкостью преступить через клятву, данную Господу. И до этого вечера даже не пытался посмотреть на случившееся глазами Леопольда. Хотя признавать этого не хотелось, была в словах Фридриха своя истина. Для такого гордеца как Леопольд сложно было остаться после унижения, претерпленного от английского государя.

Растянувшись на кровати, Ричард вспоминал о том судьбоносном столкновении. При всех тогдашних его заботах обида Леопольда казалась малозначительной, и возмущенные протесты герцога не находили у него отклика. Потеряв терпение, он развернулся, чтобы уйти, а Леопольд посмел схватить его за руку, чем вызвал вспышку гнева. Ему припомнилось, каким было тогда лицо австрийца: красное, словно обгоревшее на солнце, на губах пена, на скулах ходят желваки. Припомнил и то, как рассказывал после об этом случае жене, сестре и племяннику. Генрих Шампанский предложил переговорить с обиженным и «пригладить взъерошенные перья», но он тогда посоветовал ему не вмешиваться, пусть, мол, Леопольд «поварится в собственном соку». Генрих, при желании, мог очаровать кого угодно; интересно, удалось ли бы ему смягчить разъяренного герцога? Не прояви Ричард такого безразличия к раненной гордости Леопольда, могла бы встреча в Эртпурхе закончиться иначе? Да, Леопольд – вассал Генриха Немецкого, но вовсе не марионетка в его руках. И если его сын прав, крестовый поход для него, в отличие от Филиппа, вовсе не пустой звук. Быть может, и он, как граф Энгельберт в Герце, поостерегся бы хватать человека, находящегося под защитой церкви? Не поставил бы долг перед Господом выше долга перед императором Священной Римской империи?

Король все еще был погружен в мрачные размышления вокруг стычки с сыновьями Леопольда, когда неожиданно пришел Хадмар.

– Я подумал, тебе стоит знать, что ближе к концу дня приехал герцог Леопольд. Он сказал, что завтра намерен поговорить с тобой.

– Спасибо, что сообщил, – сказал Ричард, а когда гость повернулся, чтобы уйти, воскликнул порывисто: – Постой, сэр Хадмар. Ты осуждаешь меня за то, что я снял стяг герцога в Акре?

– Разумеется. Таким презрительным обращением с нашим знаменем ты унизил герцога Леопольда, наше герцогство, всех австрийцев.

Ричард не ожидал такого бескомпромиссного ответа.

– Я ценю твою честность, – сказал он.

Хадмар сухо кивнул и вышел, оставив Ричарда гадать, каким образом уживаются в Хадмаре этот холодный, неумолимый гнев с выказанным ему почтительным гостеприимством. Единственным приходившим на ум ответом был тот, что Хадмар, разделяя негодование герцога насчет знамени, не одобряет причинения вреда человеку, принявшему крест и сражавшемуся во имя Христа в Святой земле.

* * *

Леопольд, похоже, не торопился начинать разговор. Он стоял посреди комнаты, уперев руки в бока, и внимательно оглядывал Ричарда, стражу и обстановку спальни.

– Как вижу, сэр Хадмар обставил твое жилище согласно твоему рангу, – произнес он наконец.

Ричард с вызовом посмотрел на него:

– Этому суждено скоро перемениться?

– Нет. – Леопольд снова надолго замолчал, потом вскинул голову и распрямил плечи. – Твои апартаменты в Вене не соответствовали… человеку знатного рода. Каковы бы ни были твои проступки, ты король, помазанник Божий.