отвешивал им куртуазные комплименты, усвоенные еще при дворе матери в Аквитании. Архиепископу Адальберту он польстил, почтительно поцеловав его перстень, а припомнив услышанную от Фридриха историю, попросил аббата монастыря в Хейлигенкройце поведать про частицу Истинного креста. То была тема не только удобная для беседы с клириками, она еще выставляла в выгодном свете Леопольда, и Ричард надеялся, что слушатели отметят то благородство, с каким он восхваляет своего тюремщика.

Ему не потребовалось много времени, чтобы выяснить причину их интереса к его персоне. Отчасти она крылась в естественном любопытстве к нему как к прославленному воителю, одному из самых знаменитых государей христианского мира. Но больше всего их интересовал Иерусалим, и вскоре король уже отвечал на вопросы о битвах в пустынях Утремера, о будущем Святой земли и о человеке, который, даже будучи неверным, интриговал почти всех европейцев – о Салах-ад-Дине.

Брат и племянник Леопольда, а также остальные мужчины больше интересовались войной. И хотя сам герцог держался невозмутимо и хранил важное молчание, Ричард не сомневался, что и ему тоже не терпится услышать про поход из Акры, про Ибр-Ибрак и Яффу. Сложись обстоятельства иначе, они с Ричардом могли бы бок о бок сражаться с сарацинами, этими обреченными попасть в ад язычниками, разумеется, но несмотря на это, достойными противниками. Клирики хотели услышать о библейских местах и были сильно разочарованы признанием Ричарда, что он состоит в числе тех немногих, кто не совершил паломничества в Иерусалим после заключения мирного договора. Но стоило ему объяснить, что он не счел себя достойным, так как не исполнил свой обет отобрать Иерусалим у Саладина, как осуждение сменилось уважением перед твердым соблюдением данной Всевышнему клятвы и даже восхищением. Ричард не лукавил, и именно по этой причине отказал себе в духовной радости видеть Гроб Господень, камень, на котором покоилось тело Иисуса Христа, комнату, где состоялась Тайная Вечеря и прочие святые места, запечатленные в Евангелиях. Но это не помещало ему извлечь из этого своего воздержания пользу в беседе с прелатами Леопольда.

Хорошую службу сослужила ему и любовь к музыке. Он был несколько знаком с творчеством немецких трубадуров, называемых миннезингерами, и когда Рейнмар фон Хагенау собрался выступать, Ричард попросил его исполнить одну его песню, указав, как она называется. А затем сам великодушно уступил просьбам дам и вместе с Рейнмаром спел одну из песен собственного сочинения, хотя высокородные поэты Аквитании предпочитали, чтобы их композиции исполнялись жонглерами.

Ему удалось даже обратить единственный некрасивый момент вечера в свою пользу. Лео заметно дулся и, воспользовавшись паузой в разговоре взрослых, спросил громким звонким голосом, а правда ли, что английского короля и его братьев величают «дьявольским отродьем». Грубость сына повергла Леопольда и Елену в отчаяние, но Ричард только улыбнулся и весело поведал их любимое семейное предание про Мелюзину, дьяволицу-графиню из Анжу. Она вышла замуж за анжуйского графа, а потом выяснилось, что ее отец Сатана. Ричард с братьями частенько шутили насчет Мелюзины, противоестественно гордясь такой скандальной прародительницей. Но заметив, что кое-кто из гостей пришел в ужас и осеняет себя крестным знамением, король тут же заверил их, что все это вздор, разумеется – сплетни, распространяемые недругами, чтобы опорочить Анжуйскую династию.

В общем и целом Ричард остался доволен тем, как провел этот вторник в конце декабря. Хадмар лично препроводил его в комнату в башне, к стражникам, державшимся теперь совсем иначе, чем до визита в зал. Австриец вежливо пожелал пленнику покойной ночи, затем, уже в дверях, помедлил и сказал:

– А ты умный человек.

Ричард не стал притворяться, что не понимает.

– Я принял бы эти слова за комплимент, не будь они произнесены таким удивленным тоном, – сухо ответил он. – Нам с твоим герцогом не удалось переговорить этим вечером. Но поговорить нам нужно… Причем скоро.

Хадмар кивнул.

– Ты поговоришь с ним, – пообещал он, и пока Ричарду пришлось довольствоваться этим.

* * *

Леопольд пришел только несколько часов спустя после наступления темноты. Ричарда порадовало, что с ним явился слуга, поставивший на стол кувшин вина и два позолоченных кубка. Слуга наполнил кубки, после чего деликатно удалился. Леопольд отпил глоток, внимательно наблюдая за королем.

– Полагаю, все прошло неплохо, – сказал он, выразив, насколько мог, благодарность английскому монарху.

«Ты имеешь в виду, что я не выставил тебя идиотом перед твоей семьей и вассалами», – подумал Ричард, протягивая руку за своим кубком. Леопольд, снова выказывая признаки внутреннего напряжения, с отсутствующим видом забарабанил пальцами по доскам стола.

– Прошу простить дурные манеры моего сына.

– Он юн, – ответил Ричард, пожав плечами. – Кроме того, парнишка мне по нраву. У него есть характер, как у моего собственного сына.

– Не знал, что у тебя есть сын. – Леопольд выглядел изумленным. – До меня не доходили вести, что твоя супруга ждет ребенка.

– Филипп не от Беренгуэлы, – сказал король, отхлебнув вина. – Ему одиннадцать, он появился на свет задолго до моего брака.

Его не удивило, что на лице собеседника появилось хмурое выражение – стоит ли ожидать, что человек, известный как Леопольд Добродетельный, одобрит детей, рожденных вне брачного ложа? Но как дал понять следующий вопрос, гримаса на лице герцога была скорее озадаченной, чем осуждающей.

– Мне казалось, что твою жену зовут Беренгарией?

– Так и есть. Но только со времени нашей свадьбы. Ее настоящее имя Беренгуэла, но для уха моих подданных оно звучит слишком чужеземным. А вот мне оно больше нравится, и поэтому мы договорились, что при дворе она будет Беренгарией, а в опочивальне – Беренгуэлой.

Повисло молчание, потому как оба уловили неуместность беседовать вот так, почти доверительно, о семье. Так человек может говорить с другом. Умом Ричард понимал, что это, может быть, один из самых важных разговоров в его жизни, но осознал вдруг, как с его губ, совершенно неожиданно, срывается не обдуманная заранее фраза:

– Я не знал, что мои люди сбросили твое знамя в ров, пока Фридрих не сказал мне об этом вчера вечером.

– Это была сточная канава, – невыразительно уточнил Леопольд.

«Час от часу не легче, – отметил