С тяжелой цепью и бокалом вина Митци прошла к столу в центре комнаты и легла на него. Из ее утробы рвался вон, пытался выбраться чужак. Митци обмотала ноги цепью, туго стянула бедра и щелкнула замком, а потом попросила Фостера:

– Ты не мог бы принести мои таблетки? Они там, рядом с ножом… Хочу быть подальше отсюда, когда все случится.

Бледное лицо Фостера почти светилось в дымной черноте.

– Начались схватки?

Митци закинула таблетки в рот и разжевала. Запив глотком вина, сказала:

– Я убила твоего ребенка, твою Люсинду.

Фостер посмотрел на нож, лежащий на микшерном пульте.

– Я не могу.

Митци протянула руку и заграбастала все микрофоны в охапку, словно обнимая лучших друзей.

– Люсинда, твоя Люси потерялась в большом здании в центре города. А я ее нашла. Ей всегда хотелось старшую сестренку. – Митци подняла голову, встретилась с ним глазами и сказала: – Я заколола ее прямо на этом столе.

Стрелки индикаторов синхронно дернулись.

Фостер, отец, который долгие годы ждал, чтобы попасть сюда, мечтал о совсем другой правде. И тогда он поднял нож.

Нужен лишь один укол, один порез, одно движение ножом, и человек начинает орать; но чтобы человек замолчал, нужно еще сто ударов. Митци провела всю жизнь, пытаясь изменить тот день, когда привела домой маленькую девочку.

Фостер не мог. Поначалу не мог.

– Ты лжешь.

Нет, дочка жива, она не могла умереть. Проклятая Митци – единственная ниточка к Люси. Он не просто пришел сюда, он оставил все силы, семнадцать лет продираясь через ад, в котором чудовища насиловали и убивали детей. И нож он поднял, только чтобы пригрозить ей… Но теперь в мозг хлынули все увиденные им бесчисленные картины мучений и боли. А в урагане дыма и какофонии выделился и в конце концов остался лишь один визг, звучавший беспрестанно, раз за разом:

– Помоги мне, папочка! Пожалуйста, помоги!

Проклятая Митци посмотрела на него, и Фостер понял: ведьма говорит правду. Ждать от жизни нечего. Любые вопросы потеряли смысл.

На женщине был просторный рабочий халат, и невольно подумалось: халат-то порвется! Какая бредовая мысль… Все происходило как в кино. Он сказал себе, что это кино. А потом взмахнул рукой, как будто собирался водрузить флаг.

Нож входил в грудь Митци с глухим ритмичным звуком. Выходил и входил снова. Выходил с великолепным эффектом, который она старалась не упустить, делая записи, – будто насос подкачивает, подсасывает. Телом и разумом Митци завладел покой – покой, неминуемо наступающий вслед за шоком и болью. Покой более глубокий, чем забвение, даруемое вином и «амбиеном».

Пришлось нанести сотню ран, чтобы исправить сотворенное первым ударом. Фостер бил и бил, заходясь в рыданиях. Сажа на его лице перемешалась со слезами и ее кровью, – и не лицо это уже было, а черно-красная маска.

У стола возникла девочка и позвала:

– Митци, я здесь. Я помогу тебе добраться домой.

Девочка жалостливо посмотрела на отца, и Митци ей объяснила:

– Он тебя не видит.

Голос умирающей дрогнул, когда Фостер извлек нож и занес его снова. Маленькая Люсинда, Люси, ставшая ей сестричкой всего на один день, сказала:

– Расскажи ему про жаровню. Расскажи, как отрезать кончик большим ножом.

Занесенный нож полетел вниз, Митци пробормотала загадочное послание, и лезвие застыло на волосок от грудной клетки. Люсинда крикнула:

– Скажи ему, что бабушка Линда здесь, со мной!

Митци выдохнула и это послание.

– А еще скажи ему, – крикнула Люсинда, – что он не виноват!

Митци почувствовала вкус крови. Кровь пузырилась, поднимаясь в горло. Пытаясь говорить, она кашляла и хрипела. Капельки крови разлетались фонтанчиком, как из брызгалки, по микрофонам, а те сбились в тесную кучку и слушали хозяйку. Стрелки индикаторов дернулись было, но тут же успокоились, улеглись. Говорить Митци больше не могла, только слышала. Она уже не чувствовала цепей, спутавших ноги, и глаза больше не видели, зато Митци почувствовала маленькую ручку, сомкнувшую пальцы на ее руке, и услышала голос Люсинды:

– Пойдем со мной. Ты, похоже, потерялась. Я отведу тебя домой.

Из дыма выступила вторая фигура – коренастый мужчина в смокинге. Малахитовые запонки, «Таймекс» на волосатом запястье, гардения со сладостным ароматом на лацкане пиджака. А рядом с ним… Эту женщину, блондинку, Митци видела только на снимках. На белом, обескровленном лице Митци появилась улыбка:

– Шло, ты выглядишь роскошно.

Шло улыбнулся в ответ:

– Малышка, хотел бы я сказать то же о тебе.

Он поманил ее: вставай, пойдем с нами, затем нежно и влюбленно взглянул на блондинку:

– Твоя мама очень хочет с тобой познакомиться.

Фостер продолжал бить. Звучали только записанные крики – Митци была уже мертва, ушла далеко и навсегда. Фостер просто не мог остановиться: не знал, как сделать то, что сделать нужно, поэтому кромсал и резал. Он в щепки рубил палисандровый гроб; пропитанное кровью тряпье одежды разодрал на части и зарылся руками в липкие, остывающие внутренности Митци. Он искал.

Он вошел в нее, вошел и осквернил, осквернил и сломал, копошась в ней, как копошился во всех бессчетных и бесконечных лентах аудиозаписей на страницах «даркнета». Он шарил в скользких внутренностях тела. Голыми руками, пальцами, словно наледью покрытыми ее кровью, он наконец-то нашарил то, что искал.

Электричество отрубилось, и свет погас. На сцене, освещенной лишь трескучими отблесками оранжевого пламени, гасли и умолкали вопли – перестали вращаться катушки. И когда смолк последний крик, Фостер поднял влажную и скользкую добычу, отнятую у мертвой женщины. Вдохнув отравленного дыма, ребенок заорал. И за криком малыша, пришедшего в изнемогающий от жары, грязный, темный мир, не слышны были крики тех, кто этот мир покидал.

В парадную дверь перестали ломиться, зато вместе с криком ребенка появился новый звук – звонок. Кто-то стоял у двери в переулок.

Умереть здесь или умереть от руки незнакомца за дверью – выбор невелик. Ослепленный пламенем, Фостер потащил липкое от крови, дрожащее тельце мальчика по лестнице вверх, пошурудил замками и распахнул дверь.

На улице стояла одинокая фигура. Вокруг было пусто: ни полиции, ни убийц, только женщина и лимузин. В коротком промежутке между отступлением наемников и прибытием пожарных появилась лишь эта женщина на лимузине. Изумленно уставившись на добычу Фостера, она произнесла:

– У тебя в руках ребенок.

На ее шее поблескивала двойная нить натурального жемчуга. Фостер протянул ребенка, и Блаш Джентри взяла дитя на руки.

Словно объединив силы, каждый шпиц и корги из окрестных дворов, каждая такса и чихуахуа по всему городу взвыли разом, будто они и есть сирена. За воем сирены пульсировало мельтешение красно-синих огней, а из этого мельтешения возникла первая пожарная машина. За ней появилась вторая, третья и четвертая, как ответ на зов стаи. Но слишком поздно: пламя, ревевшее под крышей «Айвз Фоли артс», рвануло через распахнутую дверь на улицу.