Она обняла колени, оперлась на них подбородком, смотрела вдаль, на океан, слушала тихие переборы гитарных струн.

Что-то знакомое… И мелодия, и слова. Но узнала не сразу. Это же «Poets of the Fall». Хорошая группа. И песни у них со смыслом.

Грустная мелодия отзывалась дрожью в теле, и чем дальше Ева вслушивалась в слова, тем сильнее было желание вскочить и бежать! Бежать, бежать, бежать, нестись, мчаться, лететь. Назад.

Yeah, feed the rain

'Cause without your love

My life ain't nothing, but this carnival of rust

Don't walk away, don't walk away,

Oh, when the world is burning

Don't walk away, don't walk away,

Oh, when the heart is yearning

Don't walk away, don't walk away...*[1]

Дождём пролейся, напои!

Нет жизни, если нет любви.

И всё – ничто,

Лишь тлен остался.

Ржаветь на этом карнавале…

Прошу тебя – не уходи!

Когда весь мир горит в огне,

Не исчезай, не уходи!

И сердце стонет от тоски!

Не уходи, не уходи…

– Шон… – Ева стёрла катившиеся по щекам слёзы и повернулась к Рыжему,  – отведи меня домой, пожалуйста!

[1] Песня «Carnival of Rust» группы «Poets of the Fall», перевод художественный, возможны неточности.

Ощущение пустоты и скорби настолько пропитало родные апартаменты, что Ева невольно поёжилась. Жутко, холодно. Ядовитая горечь оседает на коже и душе, как капли дождя. Родное уютное гнездышко стало больным и пугающим, как дом, в котором скорбят по покойнику. Здесь царил хаос разрушения и смерти. Не осталось больше жизни, лишь воющее от тоски одиночество, словно чёрные окна пустого дома.

Шаги Евы в тишине заставляли вздрагивать её саму. Эрих не вышел навстречу.

Она обнаружила его в спальне. Сидел на постели, привалившись к изголовью. Поднял голову и впился совершенно безумным взглядом. Наверное, решил, что она ему мерещится. Следил за каждым жестом и шагом, не отрываясь, и молчал. Словно поверить не мог, что это действительно она.

Он сейчас был похож на человека в глубоком запое. Хотя Ева точно знала, что Эрих своё горе алкоголем не заливал. Всклокоченный, бледный, небритый, чёрные тени под глазами, лицо осунулось, мятая рубашка расстёгнута. Но страшнее всего был этот взгляд – взгляд умирающего пса, смертельно больного пса, выброшенного хозяином, потому что стал обузой, потому что больше не хорош, потому что больше не нужен. А пёс хозяину всё ещё верен, всё ещё любит, всё ещё ждёт, все ещё не хочет верить, что его предали.

Она подошла и села тихонько на краю кровати, смотрела на собственные руки, сложенные на коленях. Он шевельнулся, спустил ноги на пол, молча сел рядом, скопировав Еву, вот только он смотрел на неё. Не прикоснулся. Ничего не сказал. Но взгляд обжигал кожу.

– Не могу без тебя, – наконец сказала она тихо, повернула голову и утонула в сером северном море.

Губы Эриха дрогнули – ещё не улыбка, только её тень.

Он потянулся к ней. Не столько телом, сколько душой. Дрожащие пальцы сжали тёплые ладони Евы, он прижался лбом к её лбу, замер, прикрыв веки. Казалось, вечность прошла…

И лишь потом одной рукой обнял за плечи, притянул к себе, и Ева обняла наконец, прижалась к плечу.

– И я без тебя не могу, – голос звучал так, словно он разучился им пользоваться.

На какое-то время они просто застыли. Замерли в пространстве, заново обретая друг друга, сплетая разорванные нити, заполняя светом своей любви трещинки на сердце другого, исцеляя больную душу. А со стороны казалось, просто двое сидят, обнявшись.

Судорожный вздох заставил Еву оторваться от его плеча и заглянуть в лицо:

– Ты… плачешь? – не веря своим глазам, прошептала она.

В такое невозможно было поверить, но светлые глаза Эриха пугающе блестели, не оставляя сомнений.

– Оказывается, ещё умею… – пожал он плечами  растерянно и... как-то слегка виновато.

А Еве вдруг стало так горько и стыдно, что она его заставила пройти через всё это. Столько боли и муки! Зачем? Чтобы Дьявола потешить?  Шон прав – любовь никогда не перестаёт, если она настоящая. А заставлять страдать того, кого ты любишь, это чудовищно. И не только для него, для себя тоже.

Эрих прижал ладонь к её щеке, на мгновение легонько коснулся губ, сказал тихо, глядя прямо в глаза:

– Если надумаешь ещё раз уйти… когда-нибудь, убей лучше сразу!

Ева опустила глаза, своей ладонью накрыла его руку, вздохнула.

– Если надумаю ещё раз уйти, лучше меня саму убей, – она подняла глаза, – медленно умирать без тебя слишком больно!

Он обнял снова, теперь уже крепко, прижал к себе, словно убеждаясь, что всё по-настоящему.

Сколько они так просидели, Ева не знала и не хотела знать. Впервые за последние дни, она чувствовала себя живой. И Эрих снова был рядом. Оказывается, ничего больше ей и не нужно.

Вечер подкрался незаметно. Комнату заполнил сумрак. И Эрих утащил её в постель.

Ева ждала, что после такой разлуки, жестокой, мучительной, страшной, он захочет наверстать упущенное. Но в этот вечер вместо секса и жарких страстей на их ложе любви царила всепоглощающая нежность, горькая, болезненная, пугливо-робкая. От неё саднило в груди, и слезы наворачивались, но это были слёзы облегчения и счастья.

Эрих обнимал её, не выпуская даже на миг из своих объятий, гладил ласково по спине и плечам, целовал руки, волосы, лицо – мягко, едва касаясь, щекой тёрся, как котёнок, не мог надышаться запахом её кожи.

Так Ева и уснула, как в мягкое облако, укутанная в эту тёплую безбрежную нежность.

А потом было утро. И утром было всё.

Словно всё вернулось на свои места. И стало даже лучше, чем прежде.

Когда что-то почти потеряла, начинаешь осознавать в полной мере, как это было для тебя ценно.

Утром дом вновь стал домом и уже не казался стылым склепом.

И её любимый мужчина разбудил её поцелуем и улыбкой. И он был самым лучшим! И поцелуй, и мужчина.

Словно подростки, дорвавшиеся до первого секса, они, не прекращая жадных поцелуев, нетерпеливо избавляли друг друга от одежды, в которой вчера так и уснули. Впивались в друг друга, до дрожи, до мучительных стонов. И любили друг друга, задыхаясь в агонии счастья.

В каждом прикосновении и поцелуе Эриха, Ева теперь замечала какую-то особенную, трогательную нежность. Словно открылась новая грань в этой яркой, сводящей с ума любви.