– Это несправедливо.

– Очень несправедливо. Среди евреев больше всего нобелевских лауреатов. Мой профессор в Стэнфорде был еврей, и он был нобелевский лауреат. Он отдавал все деньги на науку. Я знаю, что когда ты получать Нобелевскую премию, ты тоже будешь отдавать деньги.

Рони, беззаботный крупный человек, живет у Роджера третью неделю. Домой его по-прежнему не пускают. Мишель звонит и говорит, что румыны требуют тридцать тысяч. Без задатка румыны работать не начнут.

– Я буду послать румынам тридцать тысяч. Они очень хорошие и честные рабочие, – говорит Роджер.

– Ты уверен? Бисмарк говорил, что румын – это смычок и отмычка!

– У Бисмарка не было моя проблема.

– Что еще за проблема?

– Мой бывший жена. Хочет жить в моей квартире с мужем Педро. Я думаю: о-о.

– Действительно! Не жить же вам втроем!

– С другой стороны, почему нет? Я неприятный, очень раздражал всех, они скоро убегут.

Утром Рони, Роджер и я с ними завтракаем в корейском кафе, где Рони, не скупясь, заказывает все подряд. Нам приносят корейские соевые пирожные, шоколад и кофе в глиняных чашках ручной работы. Корейцы не умеют варить кофе, но хорошо делают чашки. Потом мы с Роджером проводим урок. Солнце выплывает из-за туч, сигаретный дым вытекает из-за газеты, которую читает Рони. Он – легкий постоялец. И зачем ему дом с колоннами? Он прекрасно мог бы жить на кухне у Роджера. После урока Роджер сообщает мне свежую новость:

– Я буду скоро ехать в Руссию! Мне звонил Боб, чтобы опять кричать на меня. Боб делал бизнес, я не помогал. Я буду помогать!

– Что за бизнес?

– Брать в Руссии трансплант для Европы.

– Франкенштейн. Какой еще трансплант?

– Руссия имела много аварий, очень много людей умирали молодыми. Боб хотел брать их органы и продать во Францию. Ты знаешь французский. Это – очень хорошее дело. Я буду щедро платить!

– Я лучше буду преподавать русский.

– Это – не бизнес, это – шутка.

– У меня есть и другая идея.

– Что?

– Писать рассказы.

– За это хорошо платят?

– За это не платят ничего.

– Про что ты хотел написать? Кто твой герой?

Это – действительно серьезный вопрос. Или большая проблема, как говорит Роджер. Трудно найти современного героя. Начнем с того, что он негероичен. Он ходит по кругу, на нем нелепый костюм от Армани и грязные кроссовки. И он говорит, говорит, сводя меня с ума! Жена ушла, партнер обобрал.

Я написала рассказ и послала в один журнал. Пришел отказ, всего пару предложений. «Недостатком рассказа является защищенность автора на каких-то человеческих отбросах. Своеобразный внутренний мир героя выражается в бессмысленной болтовне». Заканчивалось все фразой: «Пусть автор поищет настоящего человека – наверняка такой есть и в Америке».

У меня есть добрый приятель, милый пятидесятилетний еврей из Львова, много читает, работает инженером в солидном институте. Три года назад он женился на двадцатисемилетней ямайской женщине с ребенком. Ее звали так же, как жену президента Кеннеди, Жаклин, и у нее был какой-то ералаш с пальцами. Однажды я дала себе труд их пересчитать и поняла, что не ошиблась – на каждой руке по шесть штук. Меня это почему-то встревожило. И дело даже не в количестве пальцев – всякое случается в природе. Но я вижу, что она с Сэмом не просто так. Куда-то она все время названивает по мобильному телефону, оттопырив шестой наманикюренный мизинец. Поговорив, уходит на пару дней, говорит, навестить отца. Иногда потом забывает, говорит, что не отца навещала, а подругу. Но Сэм не обращает внимания на мелочи. Подруга так подруга, кивает он. Голова его занята другим. Он растит приемную дочь и потихоньку движет тотальную революцию.

«Неужели твой друг действительно троцкист?» – удивляются мои русские друзья.

Я киваю. Действительней не бывает. Ну, к примеру, недавно он мне звонит.

– Слушай, ты писателя Каверина читала?

– Читала.

– Ну и что ты лично думаешь по его поводу?

– Ничего не думаю, – говорю. – А что?

– А то, что я читаю уже второй том его трудов и всё жду, когда же он скажет самое главное.

– Что – главное? Не понимаю.

– Как что! Ведь он совершенно умалчивает личность Троцкого!

Пораженная его наблюдением, я молчу, и Сэм поясняет:

– Троцкий играл исключительно важную роль в формировании литературы. Это Сталин заткнул таким, как Каверин, рты или что?

Вообще-то я считаю, что рот никому заткнуть нельзя. И вообще, пишут не ртом.

Ну и так далее.

Что же касается Сэмовых семейных дел, то, к сожалению, случилось то, о чем говорили… Впрочем, одна я и говорила. Его ямайская жена, получив благодаря этому замужеству гражданство, собрала вещи и ушла к другому мужчине. Теперь у нее большая красная машина с музыкой на полквартала. Сама Жаклин уже устроилась где-то секретаршей, и всё там хорошо.

Я не удержалась и съязвила.

– Карл Маркс учил уважать пролетариат, а не жениться на нем.

Сказав, я, конечно, тут же пожалела.

– Ничего, ничего, я не обидчивый. И, знаешь, все к лучшему, – отвечает Сэм. – Я уже сдал освободившуюся комнату Тони.

Я настораживаюсь.

– Какому Тони? – говорю. – Тони, который был у тебя на дне рождения? Он же алкаш!

– Был, – отвечает Сэм, подняв палец, – но завязал! Другой человек!

Я начинаю с ним спорить:

– Люди редко меняются…

Лицо Сэма задумывается, но сам он, судя по глазам, остается непоколебим:

– Он, знаешь, устроился на работу, и у него завязался роман с замечательной девушкой. У нее, кстати, подруга – такая потрясающая мулатка…

Я хотела спросить, сколько у мулатки пальцев, но сдержалась.

– Дай-то Бог. Где же Тони теперь работает?

– Тони работает у самого мэра Кембриджа.

– Ого! – говорю.

С мэром Кембриджа я тоже знакома. Он живет в соседнем доме, и я иногда вижу его, когда он садится в машину. Паркуется он почему-то в бугристом дворике между нашими домами, хотя у самого за домом нормальный гараж. Наш мэр – черный гей, демократ. Может, из солидарности, думаю. Здороваясь со мной по утрам – а я во дворик выбираюсь покурить, – мэр машет мне рукой, и я в ответ здороваюсь и тоже машу ему. С Тони они приблизительно одного возраста и даже внешне чем-то похожи. Только мэр вроде непьющий.

– А что за работа?