– дрова, приготовленные для растопки. Вселенная существует ради того, чтобы Сунь Укун запалил в ней пламя.

Самые обыденные на первый взгляд обстоятельства для Царя обезьян – начало чудесного приключения, возможность совершить новые подвиги. Он сам наделяет смыслом предметы и события, а не ищет в них имеющийся. Огонь внутри него безошибочно распознает в холодных пылинках порох – и пускает в них искру. Впрочем, Сунь Укун не ставит себе такой цели; скорее в нем – хоть он и бывает порой изрядным грубияном! – живет душа поэта, готовая согреть все, к чему прикасается… даже рискуя обжечь. В лучах его тепла прорастают самые неожиданные побеги, приносящие самые удивительные плоды. На взгляд Сунь Укуна, ничего «обычного» и «банального» не существует. Он каждый день просыпается спозаранку и встречает рассвет, любуясь его красотой, будто впервые; вновь и вновь, словно чудо, разглядывает росток сосны, прорастающий из семечка.

Да, таков Сунь Укун, бесхитростный и чистый душою. Но видели бы вы его в сражении с грозным врагом! О, как великолепен, как совершенен он в эти моменты! Как, выверенными и отточенными движениями, орудует волшебным посохом! Царь обезьян силен и неутомим, война – его стихия: радость схватки, ярость, прыжки, испарина. Его несгибаемому духу нипочем любые испытания. Красота, которую он являет, непохожа на спокойную прелесть летнего солнца, цветущих подсолнухов, поющих цикад, – это красота действия, концентрированная, энергичная, жгучая. Вот до чего хороша в бою эта безобразная обезьяна!

У меня до сих пор стоит перед глазами виденное месяц назад – Сунь Укун тогда бился на горе Изумрудных облаков против Князя с головой быка. Зрелище меня до того впечатлило, что я описал его подробно.

…Князь превратился в кабаргу, с беспечным видом щиплющую травку. Но Сунь Укун, узнав его, стремглав ринулся вниз и обратился в голодного тигра, который, бия хвостом и выпустив когти, изготовился к прыжку. Князь с головой быка успел стать огромным барсом и бросился навстречу тигру. Сунь Укун мгновенно перекинулся в суань-ни[67] и сам прыгнул на барса, но противник обернулся желтым львом, едва не разорвавшим суань-ни. Тогда Сунь Укун, ударившись оземь, превратился в огромного слона, с хоботом, длинным, как удав, и бивнями, подобными гигантским росткам бамбука. Не в силах одолеть слона, демон принял свой истинный вид – исполинского белого быка: голова размером с гору, рога – с две железные башни, глаза мечут молнии. От головы до хвоста в быке было больше тысячи чжанов[68], от копыт до холки – восемьсот!

– Что ты будешь делать теперь, негодная обезьяна? – раздался громоподобный рев.

Но и Сунь Укун принял истинный вид – а затем, издав громкий крик, разом вырос до десяти тысяч чжанов. Голова его стала с гору Тайшань, глаза – с луну и солнце, рот же казался наполненным кровью прудом. Он изо всех сил обрушил железный посох на Князя с головой быка, но тот выставил навстречу рога. Двое противников сражались так яростно, что вокруг рушились горы, а море переливалось через край – казалось, небо и земля того и гляди поменяются местами…[69]

* * *

О, какой это был бой! Я следил, затаив дыхание. Мне и в голову не приходило вмешаться и помочь – не то чтобы я совсем не тревожился за Сунь Укуна, но добавлять к его шедевру свои неуклюжие мазки не решался.

Невзгоды лишь раззадоривают Сунь Укуна. Сталкиваясь с трудностями, он воспламеняется – и телом, и душой; когда же все спокойно и мирно, кажется до странности подавленным. Он словно волчок, которому нужно непрерывно крутиться – иначе упадет. Когда возникает препятствие, реальность для Сунь Укуна обращается в карту, где жирной линией обозначен дальнейший путь. Разобравшись, что происходит, он тут же видит, что нужно делать, – или, правильнее сказать, не видит ничего другого, словно светящиеся буквы зажглись для него во мраке ночи. Пока мы, несчастные тугодумы, пытаемся собраться с мыслями, Царь обезьян уже мчится к цели по кратчайшей дороге. Люди восторгаются его храбростью и силой, но мало кто замечает острый ум: мысли и суждения у него мгновенно воплощаются в действия и оттого как будто незаметны.

Грамоте Сунь Укун не обучен. Он и сам осознает собственное невежество: как-то при дворе Нефритового императора его назначили на должность бимавэня – смотрителя конюшен – но он, понятия не имея, какими иероглифами пишется это слово, не мог взять в толк, в чем состоит работа. И все же я высоко ставлю мудрость Сунь Укуна – она уравновешивает его силу. Иногда мне приходит мысль, что он вполне образован – ведь ему столько известно о животных, растениях и астрономии. Он с первого взгляда может понять, что за зверь перед ним, насколько тот силен и чем опасен. Разбирается и в травах: какие целебные, а какие ядовитые. Впрочем, названия зверей и трав, принятые среди людей, ему незнакомы. То же и со звездами: он может определить по ним направление, время года и время суток, но не знает ни Девы, ни Скорпиона. Полная противоположность мне – я-то выучил все двадцать восемь созвездий по именам, но ни одного из них могу найти на небе! Никогда еще я так сильно не чувствовал, до чего жалка книжная премудрость, как лицом к лицу с обезьяной, не умеющей читать.

В теле Сунь Укуна бурлит радость; радуются глаза, уши, рот, лапы. А когда доходит до драки, они будто гудят от предвкушения – ни дать ни взять пчелы над летними цветами. Возможно, поэтому кажется, что Сунь Укун, несмотря на всю свою серьезность, сражается играючи.

Люди часто говорят о «готовности умереть». Сунь Укуну она незнакома. Что бы ни происходило – битва с чудовищами или спасение монаха Сюаньцзана – он думает об успехе или неудаче, но не о том, чем рискует. Даже когда его пытались сжечь в волшебной печи, или Князь с серебряными рогами придавил его тремя горами – Сумэру, Эмэй и Тайшань, – он и тогда не взмолился о пощаде.

Хуже всего ему пришлось при встрече с Желтобровым буддой в малом храме Раскатов грома: тот сжал его между зачарованными металлическими тарелками-кимвалами. Сунь Укун не мог выбраться, как ни пытался. Если он увеличивался в размере, увеличивались и кимвалы, уменьшался – уменьшались и они. Он вырвал у себя пару волосков, превратил их в сверло и попытался проделать отверстие наружу – но сверло не оставило на металле и царапины. У Сунь Укуна начали уже размягчаться мышцы – заколдованные тарелки обладали властью растапливать и превращать в воду что угодно. Но тревожился он лишь о