испугавшись жутковатого смеха. Интересно: перед ним правда даосский мудрец? Если нищий не лжет, он поистине достоин восхищения. И все же в его словах и манере держаться сквозила неестественная бравада – словно на самом деле он превозмогал ужасную боль; отвращало к тому же его уродство и запах, исходивший от язв, – так что от возникшего было желания поступить к нему в ученики Уцзин отказался. Вместо этого он попросил рассказать о мастере Нюйюй-ши.

– А, учитель! Учитель живет на севере, в двух тысячах восьмистах ли отсюда – там, где река Сыпучих песков сливается с Красной рекой и Черной рекой. Тот, кто твердо решил следовать Пути, сможет научиться многому! Идите и постарайтесь добиться своей цели. И передавайте наилучшие пожелания от меня, – покровительственно добавил горбун, изо всех сил расправив плечи и выпятив грудь.

4

Уцзин отправился на север, к месту слияния реки Сыпучих песков с Черной рекой и Красной рекой. Ночью он спал в зарослях тростника, а утром продолжал свой путь по бесконечным песчаным равнинам речного дна. Каждый день он видел стайки рыб, весело проплывающих мимо, сверкая серебристой чешуей, и задавался вопросом: почему все радуются жизни, кроме него? Уцзин продолжал стучаться к каждому почитаемому отшельнику и каждому мудрецу, которые ему попадались.

Бородатый Сом – настоящий сом-оборотень, огромный и черный, известный своей силой и аппетитом, – поглаживая бакенбарды, изрек:

– Когда задумываешься о далеком будущем – наживаешь себе неприятности в настоящем. Мудрец не смотрит на жизнь слишком широко. …Взять хоть эту рыбу. – Он молниеносно ухватил проплывающего мимо карпа и принялся жевать. – Философу или бессмертному отшельнику полагалось бы пуститься в рассуждения: отчего рыба проплыла передо мной, судьба ли ей быть съеденной, и так далее и тому подобное, – но если бы я пошел по этой дорожке, то лишился бы обеда. Сперва поймай карпа, вонзи в него зубы – а потом уж думай. Но ты, похоже, из тех, кто, пока рыба плавает вокруг, задается сложными философскими вопросами: почему карп – это карп и чем он отличается от карася? Вот что мне видится в твоем унылом взгляде. Скажешь, я не прав?

Уцзину оставалось только склонить голову: именно так и обстояло дело. Бородатый Сом, который к тому времени уже покончил с карпом, остановил на шее гостя взгляд блестящих глаз – и вдруг в них загорелся огонек; мудрец сглотнул. Уцзин вскинул голову и, почуяв опасность, непроизвольно отшатнулся. Острые, как бритва, зубы с пугающей быстротой лязгнули у самого его горла. Разъяренный неудачей, сом-оборотень ринулся на него вновь. Уцзин отпрыгнул, поднимая облака ила, и в панике выскочил из пещеры.

Все еще дрожа, он подумал, что, благодаря свирепому Сому, впервые понял, как жестока бывает действительность.

Следом Уцзин посетил учителя по имени Прожорливый Краб, известного своими наставлениями о любви к ближнему. К изумлению гостя, прямо посреди проповеди святой отшельник – видимо, внезапно проголодавшись, – схватил и съел нескольких собственных детей. Конечно, будучи – в соответствии со своим прозвищем – духом краба, молоди он плодил бесчисленное количество… Но чтобы так у всех на глазах поступал мудрец, призывающий к милосердию, терпению и смирению?

…Перекусив, учитель как ни в чем не бывало продолжил наставления. Едва ли он успел забыть, что минутой ранее лакомился собственными детьми, – похоже, в его сознании это даже не отразилось.

«Может, в том и урок, – неожиданно заключил Уцзин. – Разве я способен вести себя так же спонтанно, отдаваясь моменту? – Он опустился на колени и поклонился учителю. – Нет! Я вечно пытаюсь подо все на свете подвести глубокомысленные объяснения. Уроки нужно усваивать как есть, «сырыми», а не пытаться сделать из них заготовки на будущее».

Вновь поклонившись, он почтительно удалился.

Приют Мудреца в Тростниковой одежде[62] был весьма необычным – непохожим на другие школы. Несколько учеников, идя по стопам учителя, постигали тайны природы. Впрочем, правильнее было бы сказать не «постигали», а «созерцали». Упражнения их состояли в том, чтобы наблюдать за окружающим миром, проникаясь его красотой и гармонией.

– Главное – это чувствовать. Мы должны развивать свои пять чувств, чтобы острее воспринимать прекрасное. Если не можешь всей душой ощутить красоту, то разум – лишь серый, бесцветный морок, – объяснял один из учеников. – Оглянись вокруг, отрешись от суеты. Облака, небо, ветер, снег, бледно-голубой лед, покачивание красных водорослей, огоньки планктона в воде, спиральная раковина наутилуса, лиловые кристаллы аметиста, алый гранат, синий аквамарин – мироздание говорит с невероятным красноречием!

То были слова поэта.

– И все же… – продолжил его товарищ, – едва мы вплотную подходим к пониманию природы и ее секретов, она вновь поворачивается к нам прекрасным, но холодным профилем – и счастливое предвкушение гаснет. Увы, наши пять чувств еще слишком грубы, а душа не овладела искусством сосредоточения. Предстоит долгий путь! Но в конце концов мы достигнем того, о чем говорит Учитель: «Видеть – значит любить, а любить – значит творить».

Сам Учитель, Мудрец в Тростниковой одежде, не произнес ни слова, спокойно, с тихой радостью во взоре разглядывая кусок ярко-зеленого малахита у себя на ладони.

Уцзин провел у него месяц – и за это время тоже почувствовал себя певцом природы, который восхваляет гармонию Вселенной и сливается с ней в духовном единении. Он вроде бы и понимал, что здесь ему не место, что искал он другого – но его притягивало разлитое в воздухе тихое счастье.

Среди учеников был мальчик, отличавшийся удивительной красотой: чистая кожа, казалось, просвечивала, как лед, в широко раскрытых черных глазах застыло мечтательное выражение, а кудри надо лбом были мягки, словно пух на груди у голубки. Стоило ему пригорюниться, и на прекрасное чело ложилась легкая тень – будто облачко закрывало луну; зато, когда он радовался, из глубины спокойных, ясных глаз лился свет, словно драгоценный камень сиял во мраке ночи. И другие ученики, и сам учитель души не чаяли в этом отроке. Честный и прямодушный, он не ведал сомнений и подозрений. Разве только… был он уж слишком красивым, слишком тоненьким, словно сотканным из эфирной дымки; любому при взгляде на него становилось тревожно. На досуге он занимал себя тем, что, капнув на поверхность белого камня немного бледно-желтого меда, рисовал цветы японского вьюнка.

Однажды утром, за несколько дней до того, как Уцзин покинул школу, мальчик ушел и пропал. Его сопровождал товарищ, который, придя обратно, рассказал странное: он, мол, отвлекся, а когда обернулся, обнаружил, что общий любимец попросту растворился в воде. Сперва его осыпали насмешками за такую нелепую байку, но учитель без тени улыбки остановил учеников: мол, исчезнувший был до того чист и невинен, что с ним и правда могло случиться подобное.

Уцзин мысленно