Жун Дунтянь далеко не сразу понял, как убивать лягушек. Когда мы оба были маленькими, он поставил во дворе котел, наполнил до половины холодной водой, бросил в него несколько десятков лягушек, а затем развел огонь. Вода постепенно становилась теплой, потом горячей, а потом обжигающей. На котле не было крышки. Лягушки расслаблялись, одна подле другой. Некоторые плавали кверху животом, задрав все четыре лапки к небу, тихонько закрыв глаза и неторопливо наслаждаясь редким послеобеденным моментом. Мы окружили котел и взволнованно кричали им: «Прыгайте, ну, выпрыгивайте…» Но они остались совершенно безучастны. Постепенно их конечности затвердевали, а от тел пошел горячий пар с запахом вареного мяса. Ни одна из лягушек не проснулась, они все превратились в трупы. Когда играть в вареных лягушек надоело, Жун Дунтянь поджарил для меня и приятелей из города лягушатинку. Он запек их на углях, и вскоре лягушки начали источать запах масла и гари. Лягушачье мясо было ароматным, но взрослые категорически запрещали нам его есть. Они говорили, что на заре Китайской Республики[28] в Даньчжэне жил-был человек, который переел лягушатины, в итоге все его тело позеленело, руки медленно скукожились, рот расширился, а глаза выпучились, и в конце концов он стал почти как жаба…

Однажды торговец из Гаочжоу объяснил Жун Дунтяню, что лягушек можно не только есть, им можно найти еще одно применение. С тех пор Жун Дунтянь ждал, когда лягушки сами придут к нему на порог. В это время лягушки были толстенькие и из-за страха выделяли очень много жира. То, что высыхало на солнце, – это влага, а то, что оставалось, – масло и жир.

Любого, кто видел кровавую сцену забоя лягушек, выворачивало наизнанку. В воздухе Даньчжэня плавала вонь, и, если не принюхиваться, можно было подумать, что это соленый морской бриз. Все больше и больше людей осуждали Жун Дунтяня, но никто не мог остановить его. И Жун Яо в том числе. Однажды в наши двери ворвался Лао Мэн, мужчина с сельхозстанции, вместе с Сун Чанцзяном, полицейским из участка. Он требовал, чтобы Жун Дунтянь выпустил всех лягушек. Но Жун Дунтянь и бровью не повел.

– Скоро начнется буря, почему бы тебе не отправиться в деревню людей спасать, зачем ты явился ко мне домой? – спокойно и уверенно сказал Жун Дунтянь. Бритва в его руке холодно поблескивала, а от тела исходил удушливый смрад.

И не было никакого государева закона, который позволил бы Лао Мэну и Лао Суну привлечь Жун Дунтяня к ответственности.

– Будешь меня принуждать, я пригоню лягушек к твоему дому, – пригрозил Лао Мэну Жун Дунтянь.

Жена Лао Мэна боялась змей и лягушек. Лао Мэн использовал все свои знания, чтобы научить Жун Дунтяня преимуществам использования лягушек в сельском хозяйстве. Не отрываясь от резни лягушек, Жун Дунтянь пункт за пунктом обстоятельно давал Лао Мэну отпор, перечисляя все его грехи, совершенные во время «культурной революции».

– Я своими глазами видел, как ты изнасиловал Гэ Юлань! Своими глазами видел, как ты разбил череп Су Ханьчэна молотком…

Эти старые события были признанным фактом, по ним уже давно сделали выводы и давно их забыли, или не удосуживались упомянуть, и никто не использовал их как оружие для нападения на Лао Мэна. Но Жун Дунтянь боялся, что Лао Мэн и правда начнет отбирать у него лягушек, и каждый раз тыкал этим старьем в уязвимые места Лао Мэна. Его уловка и правда сработала, Лао Мэн вдруг сник, залопотал что-то невпопад, сконфузился, устыдился и спрятался за спину Сун Чанцзяна.

Лао Сун не мог этого видеть и потряс в воздухе наручниками, чтобы надавить на Жун Дунтяня.

– Лао Сун, забирай меня, – сказал Жун Дунтянь. – В любом случае, я убил столько лягушек, что рано или поздно за это пришлось бы поплатиться.

Лао Сун нарочно припомнил групповую драку с детьми из чашаньского госхоза, случившуюся три или четыре года назад. Тогда два или три человека сбежали, и среди них был гуйлиненок. Жун Дунтянь в то время был еще маленький, поэтому, хотя он и ранил двух крестьянских детей тесаком, его не привлекли к ответственности, но это не означало, что дело закрыто.

Жун Дунтянь признал поражение. Помолчав некоторое время, он заверил Лао Суна, что это в последний раз, а в следующем он сменит род занятий и займется большим бизнесом.

Как только Лао Мэн и Лао Сун ушли, Жун Дунтянь ускорил процесс и резал лягушек дни и ночи напролет. Два дня спустя двор был увешан вереницами дохлых лягушек. Внутренние органы были выскоблены, и теперь их прежде толстые, похожие на беременных женщин тушки вдруг превратились в сморщенные тельца маленьких старичков, и на солнце они и вовсе стали мумиями, черными и уродливыми.

Незамеченный герой

Это лето было капельку не таким, как в прошлом году. Но так-то и особенного ничего не произошло. Весной новый мэр исполнился решимости скорострелом обновить облик Даньчжэня. Он посчитал, что улица Мангодацзе – улица Манго – слишком архаичная, старомодная и безжизненная, так что нужно срубить все манговые деревья, росшие на ней, перезасадить ее деревьями личи и дать ей новое имя. Разумеется, народ запротестовал. Без манговых деревьев будет ли улица называться Мангодацзе? А называлась она так с самого периода правления династии Цин. В конце ее правления под девизом Сюаньтун[29] ямэнь[30] переименовал ее в улицу Цзисяндацзе, улицу Благих знамений, и в результате династия Цин погибла уже в следующем году. В тридцать седьмом году Китайской Республики в память об одном генерал-майоре родом из Даньчжэня (из деревни Ханьцунь), павшем за родину в Ляошэньском сражении, улица Мангодацзе была переименована в улицу Ханьфэндацзе, в итоге на следующий год правительство Китайской Республики свергли. Все в Даньчжэне верили, что на не видимом глазу уровне улица Мангодацзе тесно связана с судьбой страны. Как только ее название менялось, в Китае непременно менялась правящая династия. Горожане привыкли называть ее Мангодацзе, привыкли каждое лето видеть огромные манго на деревьях, а по ночам слышать, как доносится их освежающий аромат. Многие пришли к зданию правительства протестовать и тихонько сидели, не одобряя вырубку манговых деревьев и смены названия улицы. Как правительство может дать пощечину самому себе? Вот обязательно им нужно срубить манговые деревья. Люди перекрыли мэру путь из здания правительства и не давали ему выйти. Немногочисленные полицейские c участка по-прежнему были считай что вежливы с горожанами и на их недовольство, если только это недовольство не выходило за рамки, неизменно смотрели сквозь пальцы. Но мэр был всех наглее, он со свирепым оскалом пригрозил арестовать «смутьянов», что разозлило