протестующих. Они ворвались в здание правительства и хотели навешать мэру. Только тогда полиция напряглась и посуровела. Сун Чанцзян надел наручники на Жун Чуньтяня, шедшего впереди всех, поскольку подумал, что тот пользуется случаем, чтобы учинить беспорядки. Из соседних городов прибывало подкрепление за подкреплением, да и сами горожане начали уставать, вот и разошлись кто куда. Жун Чуньтянь провел в камере предварительного заключения полицейского участка одну ночь и на следующий день вышел. Сказали, что его задерживают, но на самом деле он играл в го с Сун Чанцзяном. Во всем Даньчжэне только они двое умели играть в го. Собственного уровня они не знали и в любом случае были равносильными соперниками, не уступавшими друг другу. На следующий день Сун Чанцзян в полицейском участке пригласил Жун Чуньтяня выпить и между прочим дал ему урок юриспруденции, предупредив не бороться с правительством и не ругать руководство. После того как Жун Чуньтянь все допил, он пошел прямо к мэру и публично пригрозил, что тот, кто осмелится изменить название улицы Мангодацзе, есть крыса и контрреволюционер, узурпатор руководства в партии и власти в государстве, предающийся влажным мечтам о государственном перевороте. Убивать таких – сродни подвигу!

Мэр узнал о статусе и прошлом Жун Чуньтяня, заинтересовался им и попросил его присесть поговорить. Жун Чуньтянь снял свой протез и звучно шмякнул его на стол мэра. Примчавшийся туда же Сун Чанцзян задыхался от злости и стискивал зубы, собираясь по новой заковать Жун Чуньтяня в наручники и увести. Мэр остановил его, убеждая уйти. Но Сун Чанцзян уходить не стал, а присел на корточки за дверью в коридоре, прислушиваясь к происходящему внутри. Мэр закрыл дверь, и они начали разговор.

Жун Чуньтянь начал рассказ с кануна того дня, как он ушел на войну во Вьетнам.

В тот день он еще был на пути из центра уезда к границе. Военные машины, покрытые толстыми тентами, были набиты желторотыми солдатами. На дороге пыль стояла столбом, и взгляда не хватало, чтобы увидеть конец колонны. Все распевали героические песни и были воодушевлены так, словно ехали встречать невесту. Но когда всем выдали по винтовке, пение внезапно прекратилось. Молодые люди впервые прикоснулись к оружию. Жун Чуньтянь рассказал, что оружие было холодным, как змея. В военной машине находился ветеран, который учил их, как заряжать, как целиться, как нажимать на спусковой крючок, как крепить штык… Некоторые новобранцы торопились и, промучившись полдня, все еще не понимали, как досылать патрон. Некоторые держали винтовки так, словно то была змея, дрожа и боясь выпустить ее из рук. Жун Чуньтянь спросил ветерана, можно ли ему пальнуть в небо и одной пулей подбить птицу? Ветеран ответил, нет, твоя первая пуля должна попасть во вьетнамца. Дорога была покрыта рытвинами, залитыми водой, и военные машины то и дело останавливались.

Ветераны раздали каждому новобранцу ручки и бумагу и попросили их написать обязательство перед боем. Не то что «написать» – скорее, «записать» под диктовку ветерана. Почерк у Жун Чуньтяня был очень аккуратный и красивый, поэтому написанное им обязательство стало в его кузове образцом для тех, кто писать не умел. Неожиданно оказалось, что более половины новобранцев в кузове не умели писать, даже свои собственные имена написать не могли. Ветеран постоянно бранил их за то, что они плохо учились и весь день пинали балду. А те очень старательно переписывали обязательство, опасаясь, что их выгонят из машины, если они перепишут плохо, и тогда не быть им больше солдатами. Но они перестарались и скопировали подпись, за что получили очередную головомойку.

После нагоняя ветеран внезапно к ним подобрел, называл новобранцев братьями и спрашивал каждого, есть ли у него девушка и спал ли он когда-нибудь с кем-нибудь. Все очень стеснялись, и никто не сказал, что спал. Тогда ветеран снова спросил, есть ли у них на душе какие-нибудь сомнения, которые нужно разрешить? Кто-то спросил, дадут ли роте новобранцев три месяца на обучение и адаптацию? Ветеран ответил, что с первого дня, как они вступили в Народно-освободительную армию, они всегда были готовы храбро бить врага и защищать страну, периода адаптации к войне не существует, и поле боя – лучшая тренировочная база, после сражения они сразу все поймут. Кто-то снова спросил: «Разве мы не из резерва?» Ветеран ответил, что резерв – это боевой отряд, готовый вступить в бой в любое время. Еще кто-то спросил: «Раньше я слышал, что мы отвечаем только за службу тыла и нам не нужно идти на поле боя…» А ветеран ответил, что служба тыла еще опаснее, чем линия фронта.

Жун Чуньтянь первым заметил, что что-то не так, и почуял запах смерти. Лица новобранцев были полны страха и напряжения, а некоторые даже описались. В глубине души Жун Чуньтянь знал, что война – это не драка, не гонка, не состязание с тайфуном, это настоящее оружие и боевые патроны, это поле, усеянное трупами. Он начал дрожать и даже подумывал, не сбежать ли. Ночью военные машины остановились недалеко от границы, пришли офицеры разбирать новобранцев. Жун Чуньтяня пересадили в другую военную машину и двинулись дальше. В кузове были еда, водка и сигареты, можно было есть, пить и курить сколько душе угодно. Жун Чуньтянь наелся до отвала. Но как только машина выехала на ухабистую горную дорогу, его вырвало всем, что было в животе, кроме разве что кишок. Во второй половине ночи, как в тумане, Жун Чуньтянь отчетливо услышал выстрелы и взрывы. Он внезапно проснулся. Кто-то сказал ему, чтобы он готовился идти на поле боя.

А только позавчера в полдень они собрались в уездном управлении вооруженных сил, чтобы принять участие в обучении роты новобранцев. Стоя в строю, Жун Чуньтянь увидел светящихся от гордости родителей, стоявших за забором, и в их толпе узнал Жун Яо – того, кто настойчиво убеждал его вступить в армию. Он был взволнован и взбудоражен больше, чем кто-либо другой. Жун Чуньтянь не посрамил его перед публикой. Каждое движение юноши соответствовало требованиям, и инструктор трижды велел ему показать остальным, как нужно делать. В то время Жун Чуньтянь был самым послушным и честным из нас.

Жун Яо вернулся в Даньчжэнь и объявил, что Жун Чуньтяня назначили командиром отделения, как только тот заступил на службу. На самом же деле его назначили только полмесяца спустя. Всего за пятнадцать дней в его отделении погибло три командира подряд. После того как его назначили на эту должность, в отделении остались только он и еще один солдат по имени Сяо У. Им было приказано дислоцироваться на безымянной высоте и